Дерево с часами

Написать этот очерк меня побудили несколько фотографий деревьев, сделанных мною в разное время в разных частях города. А разыскать их в своем архиве я решил после того, как сфотографировал очередную жертву электрификации, как я называю деревья, у которых спилили верхушку, чтобы пропустить над ней электрические провода.

.
В нормальных условиях дерево растет в ширину и в высоту. Становясь все выше и выше, оно не вытягивается, а увеличивает свой рост за счет новых побегов, появляющихся у него на верхушке. Таким же образом увеличивается и длина его ветвей.

Дерево, лишившееся центральной части своего ствола перестает расти вверх, но рост его ветвей не прекращается. В результате формируется уродец с нелепой кроной, когда кажется будто дерево воздело свои ветви к небу над отсутствующей головой в ужасе от того, что с ним сделали.

Фактически же это означает, что когда-то давно при застройке и озеленении новой улицы не были учтены принципы долгосрочного планирования. Строители не подумали соотнести высоту фонарных столбов с будущей высотой стволов и зрелой кроны саженцев. В результате были выбраны деревья, которым потом пришлось снести головы, машавшие развеске проводов.

А вот другой пример “заботы” людей о деревьях на своей улице. Когда-то давным-давно вокруг молодого деревца соорудили металлическю загородку, чтобы, не дай бог, его не повредили. Соорудили и забыли. А дерево действительно сохранилось и выросло, но судьба его не завидна: оно засохнет. Загородка, которая его защищала, теперь в него впилась и вскоре его задушит.

Как тут не вспомнить про деревья, которые называются фикусы-душители. Они начинают свою жизнь, когда их семена прорастают в трещинах коры других деревьев. Потом молодое растение опускает корни вниз, чтобы они достигли земли. Постепенно фикус сдавливает побегами ствол своей опоры, одновременно стремясь подняться как можно выше, туда, где больше света. Хозяин, не выдержав этого, засыхает, и тогда душитель становится своеобразной кружевной трубой, так как ствол погибшего внутри неё дерева-хозяина со временем сгнивает и полностью разрушается. Но в данном случае на месте одного дерева появлятеся другое. На месте же забытой, из-за людского равнодушия, металлической загородки останется только кучка ржавчины.

Суть в том, что ствол любого дерева становится толще благодаря делению клеток камбия, особого слоя, расположенного между корой и древесиной. Увеличиваясь в диаметре, дерево способно, постепенно вбирать в себя прижатые к нему предметы.

Это можно увидеть и на нашем дереве: железные полосы, идущие параллельно стволу, частично им поглощены, а вот обруч, стягивающий ствол по кругу, дерево погубит, действуя как удавка, нарушающая поток соков от корней к листьям и от них к корням. Именно так действует и фикус-душитель.

Но самым вопиющим примером бесчеловечного отношения к нашим зеленым друзьям, по-моему, может служить дерево, которое я называю “платан с табличкой во рту”. На выцветшей от времени металлической табличке написано “Clean up after your dog”, а ниже указан размер штрафа за нарушение этого правила - $100. Некто, заботящийся о чистоте и порядке на своей улице, приколошматил эту табличку к живому платану и тот ее наполовину заглотил. Теперь она торчит у него изо “рта”, как у собаки, которой выдали команду “апорт”, но вместо палки бросили металлическую пластинку. И вот она принесла ее хозяину, стоя на задних лапках, не в состоянии её выплюнуть ему под ноги. Невольно возникает вопрос, а каким должен быть штраф за приколоченный к живому дереву кусок металла?

Однако, не хочется писать только о грустном. Надобно потихоньку переходить к чему-то более веселому.

Для начала хочу показать дерево “с часами”, которое я сфотографировал в одном из городских парков. Не знаю уж по какой причине, но когда-то от него был отпилен очень толстый сук. Рана засохла, и на ней появлись две трещины, похожие на стрелки часов, показывающих время: двадцать минут первого. Правда, циферблат этих часов немного растёкся, как на картинах Дали и они стоят, но, как известно, два раза в сутки всё же показывают правильное время.

А в начале осени, когда начался обильный листопад, застукал около Marine Park молодую зеленую арчу, густо усыпанную принесенными ветром, желтыми листьями с соседих осин и кленов. И стояла она в них, как модница в чужом наряде.

Но некоторые деревья сбрасывают не только листву, но и старую кору. Вот так на отрезке Voorhies Avenue между Haring Street и Nostrand Avenue заснял зеленые лужайки перед домами, заваленные отслоившейся корой платанов. Деревья там дружно меняли кожу, устроив настоящий “коропад”.

Могу упомянуть еще и крепкий дуб, ствол которого, судя по волнам на коре, будто кто-то повернул вдоль продольной оси. Непонятно, как это могло произойти. Может когда деревце было молодым, оно слегка вращалось вокруг оси вслед за солнцем? Как головка подсолнуха или ныне снесенный преемником памятник Туркменбаши в Ашхабаде?

Завершить свой очерк о деревьях я хочу рассказом о маленькой пальме, которая растет в горшке у меня дома.

Однажды засиделся я за компьютером. В один момент решил сделать паузу, чтобы немного размяться. Вышел в зал и тут, не знаю уж почему, вспомнился мне детский стишок про деревья: “Нам в дождь и зной поможет друг, зелёный и хороший. Протянет нам десятки рук и тысячи ладошек”.

Пробормотал его себе под нос, и здесь мой взгляд упал на нашу бамбуковую пальму или, если поточнее, на хамедорею. Несколько лет назад нам её подарили, была она маленькой и довольно чахлой. Через некоторое время мы пересадили её в большой горошок и вскоре она превратилась в пышный, образованный многочисленными густо расположенными тонкими стеблями, куст высотой метра в полтора и диаметром около двух. Каждый стебель в нём усажен длинными, перистыми светло-зелёными листочками. Стоит у нас этот куст в сторонке, почти в углу комнаты.

И вот, проходя около этой домашней пальмы, я подумал, что может мечтает она сейчас о какой-нибудь бабочке, пчеле или мухе, чтобы те пощекотали её листочки. Но нет у нас в квартире не только бабочек или пчел, но и мух тоже.

А еще мне подумалось, что может быть она хочет, чтобы ее тонкие веточки потрепал ветерок или задела хвостиком какая-нибудь зверушка, или села на ее веточку маленькая птичка. А она стоит в углу, будто наказана за что-то, куда даже сквозняк не залетает. И я погладил ее узкие, зелёные листочки, чтобы она не чувствовала себя совсем одинокой. А потом стал это делать всякий раз, когда проходил мимо.
И что же? Примерно через пару недель моя хамедорея выбросила цветочную стрелку, украшенную мелкими, светло-жёлтыми цветками, собранными в метельчатые соцветия.

Скорее всего это просто совпадение, но я склонен расценивать это как знак благодарности мне со стороны хамедореи.
Любите деревья, и они полюбят и отблагодарят вас.

Старьё

Как-то в один из последних теплых, осенних дней поехал я в Gerritsen Neighborhood и там на берегу Plumb Beach Channel в районе Tamaqua Bar & Marina наткнулся на старые товарные весы, ржавая платформа которых вросла в землю и густо обросла травой. Эта неожиданная находка стремительно вернула меня но много лет назад, в моё послевоенное детство.

Во дворе бывшего купеческого дома, в котором тогда проживало четырнадцать семей, включая нашу, кроме двух флигелей была еще большая, пустовавшая, с провалившейся крышей, конюшня. После войны в ней оборудовали склад скобяных изделий, и его заведующим и единственным работником был добродушный толстяк дядя Вася. К нам во двор часто заезжали полуторки и трехтонки, что-то привозили и выгружали, а что-то загружали и увозили. Но когда грузовиков не было, дядя Вася легко пускал дворовую малышню в свой склад. Вот там я и видел подобные весы, на которых завскладом и отвешивал заказчикам свои железяки. Мне в этих весах особенно нравились разных размеров подвесные гири в виде толстых блинов, в которых кто-то выел кусочек с палец толщиной от края до середины. Нам всем хотелось взвеситься на этих дяди Васиных весах, но он говорил, что мы слишком легкие для них.

Много позже я узнал, что они назывались товарные шкально-гирные весы со стойкой и гиредержателем. Теперь, наверное, они могли бы быть музейным экспонатом, так как заменены электронными, хотя не исключено, что где-то ими пользуются до сих пор.

Отчасти похожие на те складские весы я много раз видел в бане. Поход в баню с папой, вернувшимся с фронта, был для меня празником. Там в предбаннике, где мы раздевались, тоже стояли весы с платформой и стойкой с передвижной гирей, на которых мы с папой взвешивались. При этом он всегда заранее ставил гирю на 72 килограмма, и только после этого вставал на платформу. И весы уравновешивались, а папа был доволен своим стабильным весом. А я на всю жизнь запомнил эту цифру - 72.

Вот такая встреча со старой вещью, пробудившей столько воспоминаний.

Кстати, заодно вспомнил, что во время своего недавнего визита во дворец Вандербилта в Ньюпорте видел там весы для взвешивания хозяев этой летней резиденции семейства, сделанные в виде мягкого кресла. А еще наблюдал, как работник этого музея обмахивал пипидастром мелкие вещицы на столе. Вспомнил этот момент, чтобы щегольнуть редким словечком, которое означает легкую метелку для смахивания пыли.

А совсем недавно оказался я на окраине небольшого коннектикутского городка Реддинг и сфотографировал там на груде камней старый, сплошь покрытый коричневой ржавчиной, почтовый ящик, приоткрытая дверца которого то ли приглашала бросить в него письмецо в адрес леса, на краю которого он стоит, то ли безмоловно взывала о помощи.

Старые вещи умирают тихо.

На Floyd Bennett Field легко найти примеры того, как быстро деградируют человеческие постройки и другие сооружения, оставленные без людского присмотра.

Там много домов, настолько заросших лианами и кустами, что за ними их почти не видно, причем и сами постройки рушатся из-за падения проржавевших строительных конструкций. Зеленые втроженцы активно обживают внутренние помещения старых ангаров, благо свет легко туда проникает сквозь проваленные крыши и пустые глазницы окон, лишившихся остекления.

Более того, там можно увидеть, что иногда дерево оказывается более живучим и надежным материалом, чем железные ограждения. Оно гниёт дольше, чем ржавеют и рассыпаются железяки.

Однако я полагаю, что это же самое относится не только к рукотворным предметам и вещам, но и к созданиям природы. Происходит это по-разному.

Вот старая деревянная свая, которая стоит в череде себе подобных, укрепляющих берег Jamaica Bay на только что названном Поле. Её середина за долгие годы полностью выгнила, и в образовавшейся чаше уютно устроился зеленый пучок разного вида трав. Сам по себе возник своеобразный вазон.

А в лесу полно других примеров. К счастью, я имею возможность довольно часто совершать прогулки по девственным лесам Коннектикута.

Вот так шел я совсем недавно по Norwalk River Valley Trail, фотографировал осеннюю листву и старый сухостой, который иногда выглядит весьма причудливо: то в виде головы оленя с обломанным рогом, то сбросив кору для наглядной демонстрации многочисленных круглых дыр в стволе, как причину своей гибели, то, напротив, сохранив длинные куски коры, свисающие, как полотенца, вывешенные для просушки, а иногда в виде изогнувшейся, словно приготовившейся к атаке, с широко разинутой пастью, кобре, шкура которой покрыта белыми пятнами проросших сквозь неё трутовиков.

Помимо сухостоя, по обе стороны тропинки местами грудились завалы валежника и бурелома, который остался нетронутым при её строительстве, так как он толст и тяжел. А скорее всего его оставили потому, что прорастая грибами, покрываясь лишайниками и мхами, древесина постепенно превращается в прах, служащий прекрасным удобрением для молодой лесной поросли. Неизбежная и необходимая смена поколений.
И там же грелись на солнце старые валуны, притащенные сюда 10 тысяч лет назад оступающим ледником. Теперь, высунув свои горбы из земли, они стали удобным пристанищем для многочисленных лишайников, покрывших их серыми и бледно-зелеными кляксами.

Их вид неожиданно навел меня на мысль о стариках. Кожа старых людей со временем тоже покрывается наростами - кератомами и пигментными пятнами, особенно заметными на коже головы у лысых мужчин. Их головы уподобляются старым валунам, покрывающимися с каждым годом все большим количеством разнообразных лишайников. Увы, старость не красит. Однако придаёт старикам монументальность и солидность, вызывающие чувство уважения к ним, как к древним архитектурным сооружениям, памятникам или кладовым, хранящим вкусы, мудрость и притягательность уходящей эпохи.
Хотя, к сожалению, не всегда это так.

А в общем, как старьё дел рук человеческих, так и матери-природы есть лишнее напоминание нам о том, что поезд времени неумолимо мчится вперед, а мы “стоим на полустаночке” и машем ему на прощание рукой.