Вероника Гашурова

Весь день, в который мы заранее условились встретиться, лил проливной дождь. Можно было, конечно, отложить встречу, но я не хотел этого делать. Мне не терпелось встретиться с замечательной художницей, графиком, дизайнером по текстилю, человеком непростой судьбы Вероникой Дмитриевной Гашуровой. Поэтому я просто сел в машину и поехал из своего Бруклина к ней домой в Квинс.

О художнице Гашуровой я впервые услышал несколько лет назад. Читал о ней, видел её работы на Интернете, но, к большому моему сожалению, никогда не бывал на выставках её живописных полотен. Нью-Йорк - громадный город, столица мира, здесь постоянно происходят самые разные, в том числе и знаковые события культурной жизни. За всеми невозможно уследить, хотя я всегда старался попасть, в частности, на вернисажи наших соотечественников. И вот, когда относительно недавно мой приятель известный коллекционер, знаток истории эмиграции из Российской империи, Советского Союза и стран СНГ В.Влагин сделал мне замечательный подарок в виде набора открыток с репродукциями иллюстраций В.Гашуровой к русской народной сказке “Курочка Ряба”, я загорелся желанием встретиться с этой удивительно талантливой художницей и просто интересным человеком. Пришлось перебрать много своих знакомых прежде чем нашелся человек, который смог посодействовать этой встрече. Им оказался известный общественный деятель, журналист, историк и коллекционер Р.В.Полчанинов.

Дверь мне открыла сама хозяйка. Я вручил ей букет роз, отряхнулся в прихожей от воды и прошел в комнату, служащую гостиной. Как я и ожидал все её стены были увешаны картинами. У стены боком стоял матово-черный рояль с высокой деревянной скамьей для музыканта, напротив него диван, обтянутый черной кожей, и пара подобных ему кресел. Забегая вперед скажу, что этот диван и кресла были, пожалуй, единственными представителями относительно современной мебели. Вся остальная обстановка была можно сказать антикварной. Привлек внимание самовар на старинной тумбочке с небольшой лампой наверху вместо чайника.

Хозяйка дома выглядела для своих солидных лет очень хорошо. Симпатичная блондинка, достаточно стройная и подвижная, с чуть подведенными голубыми глазами и слегка накрашенными губами.

Она вышла на кухню, чтобы поставить цветы в вазу, и пока её не было, я рассматривал картины. Сразу бросился в глаза большой холст, на котором была изображена цветущая сирень. Букет был настолько чудесно выписан, ярок, красив и хорош, что мне показалось будто в комнате запахло сиренью. Но я не успел полностью погрузиться в эту иллюзию, так как хозяйка вернулась в гостиную и поставив вазу с цветами на рояль, стала показывать и рассказывать мне о висящих на стенах картинах.

В первые минуты мы присматривались друг к другу, я чувствовал себя несколько скованно, да и она, как мне показалось, тоже. Но постепенно беседа наша приобрела более доверительный тон, Вероника сама предложила обращаться друг к другу просто по имени, как это здесь принято, и наше общение совершенно незаметно перешло в откровенный разговор.

Урожденная Левицкая, она появилась на свет в Киеве в семье ведущей актрисы театра им. Леси Украинки и крупного инженера-электрика. Помня о девичьей фамилии Вероники, я спросил её, не является ли она дальней родственницей знаменитого художника, мастера парадного и кабинетного портрета Дмитрия Левицкого (1735 - 1822), увековечившего на своих холстах образы Екатерины Великой, Прокофия Демидова, зодчего Александра Кокоринова и многих других выдающихся людей своего времени. Но она ответила, что изучением своей генеалогии не занималась.

Рассказ о себе она начала с весьма показательной фразы: “Я родилась под Сталиным”. А затем продолжила: “Это было тяжелое предвоенное время. Хотя я была ребенком, но помню в каком напряжении жили мои родители в конце тридцатых годов, когда по ночам бесследно и навсегда исчезали их близкие люди и друзья”.

“По этой причине, - завершила она, - не стоит удивляться тому, что когда в город вошли немцы, многие киевляне встречали их цветами. Они надеялись, что те освободят их от сталинского террора”.
Однако, очень скоро, по словам Вероники, люди, узнав о немецкой политике разделения населения на недо- и сверхчеловеков, задумались о том, к какой категории отнесут их самих. Да и жизнь становилась всё тяжелее и тяжелее по мере приближения советских войск к столице Украины.

При отступлении из Киева немцы вывезли с собой семью Левицких, так как ее отец был крупным техническим специалистом. Так они оказались в Германии. После окончания войны Вероника вместе с родителями попала в лагеря для перемещенных лиц, сначала в Кемптен, затем в Фюссен, и наконец, в Шляйсхайм под Мюнхеном. В первых двух они пробыли очень недолго, а в Шляйсхайме прожили вплоть до 1949 года, когда получили возможность эмигрировать в Соединенные Штаты, став частью второй волны эмиграции. В первую, как известно, вошли те, кто бежал из России в годы революции или сразу после неё.

Вторая волна эмиграции возникла сразу после окончания Второй мировой войны и продолжалась примерно до 1956 года. В связи с тем, что американцы по договору со Сталиным начали выдавать бывших граждан СССР большевикам, многие их тех, кто по разным причинам оказался на территории разгромленной Германии и не желал оказаться в руках советской власти, готовы были бежать куда глаза глядят, лишь бы не быть репатриированными на бывшую родину. Эмигрантами оказались бывшие советские граждане, которые по тем или иным причинам оказались в основном в Германии, а меньшей частью в Австрии. Однако бежали не только оттуда и не только они, но, пока это было возможно, и из Чехословакии, Венгрии, Румынии и других стран, ставших впоследствии советскими сателлитами. Многие из них попали в лагеря для перемещенных лиц (displaced persons, DP или “дипийцы”). При первой же возможности они тысячами потянулись из своих убежищ в Соединенные Штаты Америки.

И вот о жизни в лагерях для перемещенных лиц я попросил Веронику рассказать более подробно. Во-первых, мне было крайне интересно получить информацию об этом из первых рук. Я думаю, очень немногие из наших читателей имеют хотя бы приблизительное представление о жизни в таких лагерях, если специально не занимались этим вопросом. И рассказ об этом, по моему мнению, может оказаться достаточно любопытным. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь.

Во-вторых, Вероника сказала мне, что у неё сохранилось довольно много фотографий того времени, никогда и нигде ранее не публиковавшихся. Немного позже она разрешила мне некоторые из них скопировать, чтобы я мог использовать их в своей статье.

Однако, здесь я должен ненадолго прерваться, так как был приглашен к столу. Гостеприимная хозяйка приготовила тушеное мясо с картошкой, поставила на стол порезаные свежие помидоры и огурцы и три бутылки пива, предложив мне выбрать любую на свой вкус. Я выбрал пильзенское, и мы вдвоем почти одолели эту бутылку. Зато мясо ушло на ура. Потом на десерт к кофе был подан пирог с персиками и мороженым. А в промежутке между первым блюдом и десертом мы продолжили беседу.

Я сказал Веронике, что в моём, может быть неправильном и наивном, представлении человека до 14-ти лет прожившего в СССР при Сталине, а затем много лет после него, слово лагерь означает место, окруженное забором с колючей проволокой и вышками, на которых дежурят вооруженные охранники. А на территории лагеря нет ни одного деревца и ни одной травинки, и люди живут там, страдая от голода, в серых деревянных бараках с нарами в два этажа.

На это Вероника сказала мне, что да, бараки были, и двухэтажные кровати тоже. На них лежали матрацы, набитые старыми газетами, а семьи, пытаясь хоть как-то отгородиться от соседей, чтобы создать видимость уюта и интимной домашней обстановки, отделялись друг от друга развешанными на веревки одеялами и простынями.

Кормили же в лагерях в основном неплохо, хотя очень частым блюдом был гороховый суп, но дело-то происходило в самые первые и тяжелые послевоенные 1945-49 годы. Созданием лагерей для беженцев и перемещенных лиц и обеспечением их питанием и предметами первой необходимости занималась созданная при Организации Объединенных Наций “United Nations Relief and Rehabilitation Administration”, сокращенно UNRRA.

В первое время охрана лагерей возлагалась на союзное командование. Но позднее охрана лагеря и вопросы внутреннего распорядка были перепоручены людям, которые избирались из своего числа самими дипийцами. В результате контроль не был слишком строгим, лагерь фактически никто не охранял, за его пределы вполне можно было выйти, рассказывала Вероника, тем более, что периодически организовывались прогулки по окрестностям и экскурсии для посещения местных достопримечательностей.

Несмотря на определенные трудности, общественная жизнь в Шляйсхайме кипела, чему способствовала и UNRRA. Давал представления народный театр, созданный матерью Вероники, работали гимназия, регулярно проходили службы в двух церквях, проводились разнообразные культурные мероприятия и спортивные состязания, существовали различные профессиональные курсы и кружки по интересам, организовывались танцы для молодёжи. Важную роль в жизни перемещенных лиц играла религия. В Шляйсхайме богослужения проходили ежедневно в Свято-Михайловской церкви, при которой было два архиерейских хора.

В лагеря попало много образованных людей, помимо священнослужителей разного ранга, там было много профессоров, инженеров, педагогов, журналистов, художников, артистов. Существовала даже местная пресса. Издавались, хотя и малыми тиражами, машинописным или ротаторным способом информационные бюллетени, которые послужили основой для дипийской периодики. В лагере печатались открытки, листовки, выпускались сборники стихов таких поэтов, как, например, Н.Гумилев и М.Волошин, которые были запрещены в Советском Союзе.

В гимназии, где училась Вероника, все занятия проходили на русском языке, а преподавателями были профессионалы очень высокого уровня, в том числе и эмигранты первой волны.
Вероника вспоминает, что в лагере было три улицы, которым были даны шуточные названия: Гороховая, на которой располагалась кухня, Sortirstrasse с соответствующими заведениями и Церковная, на которой, естественно, стояла церковь.

Представление о том, как выглядела Гороховая улица в Шляйсхайме дает цветной рисунок попавшего в этот лагерь художника В.Кривского. Репродукция этого рисунка сохранилась в архиве моей собеседницы.

Потом Вероника принесла большую коробку со старыми фотографиями, и я выбрал оттуда нескольк штук. Вот снимок, на котором запечатлена Вероника, идущая по Гороховой улице со своей кузиной на кухню. Там им нальют горохового супа в котелки, которые они несут с собой. Стоит обратить внимание на “шикарное” пальто Вероники, сшитое из старого одеяла.
На следующей фотографии она заснята со своими подругами в банный день. В руках у них тазик, полотенца и чистая одежда.

Вероника вспоминает о времени, проведенном в этом лагере, как о счастливейших годах своей жизни. Она была молода, красива, впереди была целая жизнь. Но главное счастье заключалось в том, что война закончилась, и они выжили.

В 1949 году семья Вероники получила возможность эмигрировать в США. Они прибыли в Нью-Йорк на старом американском пароходе. По воспоминаниям Вероники кормили во время плавания лучше, чем в лагере, но людей мучила морская болезнь, так что всё съеденное часто оказывалось за бортом.

Родителям Вероники приспосабливаться к жизни на новом месте было нелегко, им приходилось много и тяжело работать. Но это позволило их дочери приступить к учебе на художественном отделении Пратт института в Нью-Йорке. Успешно его окончив, она стала работать дизайнером по текстилю, а затем увлеклась созданием художественных открыток, чему и посвятила бóльшую часть своей жизни.

Еще будучи студенткой, она в 1952 году вышла замуж за физико-химика Глеба Гашурова. К этому времени и её отец нашел работу, соответствующую его квалификации. В результате они вместе смогли купить хороший большой дом, в котором Вероника живет и по сей день.

Однако, вернемся к её творческой деятельности. Сразу следует подчеркнуть, что В. Д. Гашурова является единственным художником второй волны эмиграции в США, плодотворно работающим над созданием русской открытки за пределами России. Одной из её излюбленных тем, где она особенно успешно трудилась и трудится по сей день, являются Рождественские и Пасхальные поздравительные открытки и карточки. Однако, ее художественные интересы, конечно, этим не ограничиваются. Она создала множество открыток на русские темы, включая целые комплекты, посвященные А.С.Пушкину, видам Санкт-Петербурга, русским народным сказкам.

В первом номере журнала “ЖУК” (журнал любителей открыток) за 2014 год опубликован обширный иллюстрированный каталог открыток В. Гашуровой из коллекции М.Юппа, в котором насчитывается 80 изданий, включая открыточные наборы.

Чтобы добиться успеха на поприще создания эти небольших и, казалось бы, простеньких миниатюр, нужно быть прекрасным рисовальщиком и мастером композиции. И Вероника Гашурова обладает этими качествами в полной мере. Можно вспоминть, что над открытками работали такие выдающиеся русские художники как Иван Билибин, Елизавета Бём, Лев Бакст, Александр Бенуа, Александр Дейнека, Мстислав Добужинский, Аристарх Лентулов, Илья Репин и Николай Рерих. Впрочем, это далеко неполный список. Так что Вероника Гашурова может заслуженно гордиться тем, что оказалась в такой великолепной компании.

Отличительной чертой её характера является постоянное стремление к совершенствованию, позанию нового, и это способствовало тому, что она никогда не переставала учиться. Вот этот жар души, желание расширить свои возможности привели ее в Национальную Академию дизайна в Нью-Йорке, где она попала в класс замечательного художника и педагога С.Л.Голлербаха, который является также известным публицистом и прекрасным писателем. У меня есть его книга “Нью-йоркский блокнот”, где в главе “Мои студенты” он так пишет о В.Гашуровой: “Решив заняться станковой живописью, эта талантливая женщина внесла в мой класс энтузиазм и идеализм. Искусство для неё есть служение Музе, а не только профессия”.

Не удивительно, что пройдя школу у такого учителя, она смогла создать множество замечательных живописных полотен. В их тематике и стилистике в полной мере проявились особенности характера Вероники Дмитриевны, которая всегда стремилась к поиску нового, к разнообразию в своем творчестве, к возможности проявить в живописных полотнах разные стороны своего таланта. Поэтому, когда она к концу нашего почти трехчасового общения, повела меня по комнатам второго этажа дома, я увидел там множество прекрасных произведений искусства, начиная от чудесных пейзажей и натюрмортов и кончая абстракциями и коллажами.

Я уже упоминал о замечательной картине с сиренью, почти физически источающей цветочный аромат. А теперь я увидел весенний сад с цветущими деревьями и девушку, сидящую там на раскладном стульчике посреди зеленой поляны. И мне тоже захотелось оказаться в этом саду помолодевшим лет на шестьдесят.

А другой лирический пейзаж, на котором изображена одинокая березка на берегу озера, вдруг навел меня на мысль, что это сама Вероника, превратившись в молодое деревце, взгрустнула о милой и далекой родине. Вспомнились полузабытые строчки:

На поляне и у речки,
Под окном, среди полей
Белокрылые берёзки – символ
Родины моей.

Картины В. Гашуровой находятся в музее Циммерли при Ратгерском университете Нью-Брансуика в Нью-Джерси и во многих частных собраниях.

Завершая свою статью о Веронике Дмитриевне Гашуровой, хочу заметить, что я планировал отдать гораздо больше места рассказу о её творческом пути, её картинах и открытках. Но получилось немного иначе. В процессе работы, у меня возникало много вопросов к героине моего повестовования, и мы не раз перезванивали друг другу. Я всегда получал обстоятельные ответы в неизменном доброжелательном тоне.

И, наконец, последнее. В.Гашурова много делает для сохранения памяти о русской культуре за рубежами России. Она щедро делится не только своими воспоминаниями, но и картинами, открытками, фотографиями из своего личного архива. Эти уникальные вещи можно увидеть, например, в музее Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына в Москве.

Откланиваясь, я пожелал Веронике Дмитриевне плодотворного творческого долголетия.