Две судьбы

Дважды неспеша обойдя блошиный рынок и не обнаружив там ничего интересного для себя, я уже собирался уходить, когда в самый последний момент взгляд мой упал на уголок альбома, выглядывавшего из-под кучи ношеных джинсов, юбок, рубашек, платьев, кофт и легких курток. Всё это хозяйство лежало на тряпице, расстеленой на асфальте. Я наклонился и извлек альбом на свет божий. Оказалось, что он тоненький, всего пятьдесят страниц, и большеформатный, а его бумажная, слегка потрепаная, синенькая, с серым рисунком посередине, обложка оторвана от тетради. На её лицевой стороне значилось, что в этом альбоме из серии “Master draughtsman” собраны рисунки некоего Jossi Stern’a. Об этом художнике я ничего не знал. Альбом был отпечатан в Калифорнии в 1977 году. Я его полистал и решил купить. Внутри были черно-белые репродукции рисунков, сделанных пером и чернилами, некоторые с использованием отмывки.

Сев в машину, я принялся рассматривать альбом более внимательно, так как никуда не торопился. И сразу же к своему приятному удивлению обнаружил, что на внутренней стороне обложки имеется следующая дарственная надпись художника, сделанная зеленым фломастером: “To the Ginsburg’s in friendship”, подпись и дата - 1977. Причем подпись на латинице была продублирована на иврите.

Бегло просмотрев вступительную статью Стефена Лонгстрита, предваряющую страницы с собственно репродукциями, я понял, что держу в руках альбом с рисунками известного израильского художника Джозефа Стерна. Причем выяснилось, что я приобрел второе издание этого альбома, первое вышло в свет в 1974 году. Информация об этом была напечатана на оборотной стороне титульного листа. Но более интересным оказалось то, что к этой стороне бывший владелец альбома приклеил две цветные фотографии Дж.Стерна, сделанные в его мастерской. Как они к нему попали я не знаю, может он был хорошо знаком с художником. Сначала, когда я листал альбом первый раз в толчее блошиного рынка, я подумал, что он так издан. Однако, позже я нашел его на Amazon, и там никаких фотографий не было. Так что это был второй приятный сюрприз.

Дома я легко нашел на Интернете израильского художника Jossi (Joseph) Stern’a. Замечу, что часто вместо Jossi на разных сайтах пишут Yossi. Он родился в маленьком городке на севере Венгрии в 1923 году. В начале Второй мировой войны Йосси семнадцатилетним юношей бежал в Палестину, где немедленно был признан нелегальным иммигрантом, арестован британскими властями и направлен в тюремный лагерь, где провел полгода. Выйдя на свободу, он, как подающий надежды молодой художник, с помощью друзей и благодаря их материальной поддержке был принят на учебу в Академию художеств и прикладного искусства Бецалель в Иерусалиме.

Забегая вперед скажу, что позднее он учился в Королевской Академии художеств в Лондоне, а также в Париже. На протяжении двадцати с лишним лет Дж.Стерн был профессором в Академии художеств и прикладного искусства Бецалель в Иерусалиме, которую сам когда-то окончил.

К началу второй половины сороковых годов прошлого века Дж.Стерн приобрел определенную известность в подмандатной Палестине. Британское управление Палестиной, просуществовавшее чуть более четверти века на основании мандата Лиги наций, закончилось 15 мая 1948 года сразу после провозглашения суверенного Государства Израиль. К тому времени Йосси работал художественным редактором и иллюстратором в официальной газете Хаганы - еврейской, сионистской подпольной организации в Палестине, осуществлявшей защиту еврейских поселений. После образования еврейского государства, Хагана стала основой Армии обороны Израиля.

С удовольствием и специально об этом напоминаю в связи с замечательной датой - семидесятилетием со дня создания свободного и независимого государства Израиль.
В последующие годы Стерн работал в качестве иллюстратора во многих израильских газетах, в том числе, например, в такой известной, как “Едиот Ахронот” (Последние новости).

Помимо этого, он получил признание, как книжный график, замечательный акварелист и рисовальщик, мастер станковой живописи и фотограф.

С первого до последнего дня своей жизни в Израиле Стерн оставался иерусалимцем. Этот вечный город, зажатый между божественным и мирским, был его настоящей любовью. Он мог часами ходить по улицам и переулкам Иерусалима, впитывая в себя ауру этого города, его ароматы и мимолетные настроения. Там он находил героев своих произведений, уличных торговцев и попрошаек, коренных израильтян и новых эмигрантов, людей, стремящихся к Б-гу и бьющихся в трясине земной жизни. А потом дома, в своей мастерской изображал их в присущей только ему манере.

Недаром мэр израильской столицы Тэдди Коллек назвал его “певцом Иерусалима”. Кстати, в газете “Jerusalem Post” в конце 70-х годов была опубликована статья Хаима Шапиро (Haim Shapiro) о благотворительной распродаже хлеба в пользу беженцев из Кампучии, спасавшихся от кровавого режима Пол Пота, в которой принимали участие жены тогдашних премьер-министра Израиля Элиза Бегин и мэра Иерусалима Тамар Коллек. Причем многие иерусалимцы “покупали” у них хлеб и тут же отдавали его назад, чтобы они продали его снова. В этом мероприятии участвовал и Йосси Стерн, который продавал там свои подписанные литографии, а деньги передал в фонд помощи беженцам.

Йосси Стерн был известен далеко за пределами Израиля, хотя у него было мало персональных выставок. Он умер в возрасте 69 лет в 1992 году от инфаркта.

Как было написано в некрологе, Йосси Стерн был и остался неотъемлемой частью израильской культуры.

А теперь я хочу рассказать об еще одном еврейском художнике, вся жизнь которого была связана с Россией и Советским Союзом. Объединяет их, на мой взгляд, многое. Оба родились в маленьких еврейских местечках, один в Венгрии, другой в Белоруссии, оба были замечательными мастерами графики, рисунка и книжной иллюстрации. И творчество обоих было неразрывно связано с еврейской тематикой, фольклором, литературой и историей. Речь идет об Анатолии Каплане.

Почему я заговорил именно об этом художнике? Да потому, что рисунки Дж.Стерна живо напомнили мне виденные ранее офорты А.Каплана из еврейской жизни.

Анатолий Львович (Танхум Лейвикович) Каплан родился в местечке Рогачёв в 1903 году. Свой путь художника начал с изготовления вывесок, а в 1921 году поступил в Высший художественно-технический институт (Вхутеин) в Петрограде, который окончил через шесть лет. Живя в Ленинграде, он не забывал свой родной, расположенный в бывшей черте оседлости, городок, часто туда приезжал, окунаясь в привычный еврейский быт, остатки которого еще можно было застать в предвоенные годы.

В 1937-40 годах А.Каплан работал в литографской мастерской, руководимой его учителем во Вхутеин Г.Верейским. Там он начал создавать литографии, в основном черно-белые, в которых отразились характерные черты местечковой идишcкой культуры, возникшие еще в предреволюционные годы. И он не расставался с этой тематикой до конца своей жизни. Анатолий Каплан умер в Ленинграде в 1980 году.

Используя доступные этнографические материалы и собственные воспоминания, старые семейные фотографии и даже декор надгробных камней, он запечатлел в своих произведениях исчезнувший навсегда мир еврейских местечек. В том числе и свой родной Рогачёв, где во время фашистской оккупации погибли все его еврейские жители, включая родителей художника.

Его рисунки к произведениям Шолом-Алейхема “Тевье-молочник” и “Стемпеню”, к “Фишке хромому” Менделе Мойхер-Сфорима стали классикой книжной графики. Однако, нельзя забывать о том, что А.Каплан был прекрасным, самобытным живописцем и керамистом.

Вообще нужно отметить, что он был уникальным явлением в советской культуре, когда творческие порывы и искания представителей всех народов и народностей в многонациональном Советском Союзе приветствовалось, за исключением евреев. Каплану в известном смысле повезло, ему было дозволено представлять культуру еврейского народа в стране и за ее пределами. На любые упреки в государственном антисемитизме всегда можно было сказать: “А вот у нас есть Каплан со своими евреями”. И в этом смысле Каплан евреев не подвел, он был мастером самого высокого класса.

Его произведения с успехом выставлялись в самых престижных музеях мира: в Лондоне, Бостоне, Венеции, Дрездене, Нью-Йорке и Иерусалиме. Его работы там покупали, и сегодня они имеются в Лондонском музее Виктории и Альберта, Нью-Йоркском музее современного искусства, в Национальной галерее Канады в Оттаве, в художественных музеях Цинциннати и Филадельфии.

Выставки работ А.Калана проходили и в Советском Союзе: в Русском музее и в Государственном музее изобразительных искусств им.Пушкина в Москве, а также во многих городах страны. Его работы есть в коллекциях Эрмитажа и Третьяковской галереи.

А теперь можно вернуться к офортам А.Каплана. Они попали мне в руки четыре года назад. Их владелец решил офорты продать и хотел за каждый из них получить по 250 долларов. Все они были подписаны автором простым карандашом. Я показал эти небольшие офорты двум своим хорошим знакомым, знающим людям. Оба в один голос подтвердили их подлинность, а один из них сказал мне, что если я хочу сделать хорошую инвестицию, то мне стоит офорты купить.

К сожалению, мне тогда было не до инвестиций, впрочем, как и сейчас. Офорты я не купил, хотя и попытался. Но их обладатель ни за что не хотел уступать в цене. Но зато теперь честно могу сказать, что держал в руках работы замечательного еврейского художника А.Каплана, которого считают одним из лучших графиков мира.

О героях Великой войны

Близится 9-ое мая - день Победы. В связи с этим невозможно не вспомнить ветеранов той Великой войны, которые спасли мир от коричневой чумы. Звучит банально, но это именно так. Мы не должны забывать об их подвигах. Я уверен, что даже простое участие в кровопролитном бою, когда по тебе ухают из минометов и палят из автоматов, уже само по себе является подвигом, не говоря о других, более серьезных вещах.

Война закончилась 73 года назад, а началась еще раньше. Живых ее участников осталось совсем мало, и каждый из них в моих глазах является героем, перед которым я склоняю голову. С одним из них я знаком достаточно давно. Это известный в городе общественный деятель, художник, автор нескольких книг и многочисленных статей и литературных эссе Исаак Абрамович Вайнельбойм, которому в марте исполнилось 96 лет.

Недавно, будучи у него в гостях, я увидел на стене его комнаты заключенный в рамку интереснейший документ. Мне была предоставлена возможность его как следует рассмотреть, прочитать и сфотографировать.

Заголовок у него отсутствует, но я думаю, что это представление к награде, основанное на выдержках из журнала описаний боевых действий с перечислением подвигов И.А.Вайншельбойма. Такие журналы велись в годы Второй мировой войны во всех подразделениях Красной, а затем Советской армии.

Этот документ привезла своему дедушке его внучка, которая будучи в Москве посетила Еврейский музей и центр толерантности, находящийся в Марьиной роще. Там, имеется обширная электронная библиотека участников Второй мировой войны. Набрав имя своего деда И.А.Вайншельбойма, она получила на экране дисплея запрошенную информацию. Сфотографировала ее, а потом распечатала.

В годы войны он служил начальником штаба стрелкового батальона 753-го полка 192-й стрелковой дивизии в звании старшего лейтенанта. К августу 1943 года он уже был дважды ранен, когда в боях под городом Спас-Деменск получил третье очень тяжелое ранение в голову.

“Я кинулся в бой без каски, - рассказал мне Исаак Абрамович, - забыл надеть, а потом, после гибели командира батальона, когда мне пришлось исполнять его обязанности, уже было поздно”. “Что с него было взять, - скажу я, - лихой двадцатилетний мальчишка”. Спас Исаака его ординарец - физически очень крепкий парень родом из Белоруссии. Звали его Николай, а фамилию его Исаак Абрамович запамятовал. Николай буквально на руках вынес с поля боя своего молодого командира, находящегося в бессознательном состоянии. Остановил грузовик, двигавшийся в тыл и доставил его в полевой госпиталь. Оттуда И.Вайншельбойм после оказания ему первой медицинской помощи был переправлен на санитарном самолете У-2 во фронтовой госпиталь. Долечивался он в Москве в нейрохирургическом центре, которым руководил академик Н.Н.Бурденко. “Мне повезло, - говорит Исаак Абрамович, - я с самого начала попал в руки хороших врачей”.

А теперь хочу привести заключительную, третью часть документа, о котором я рассказал в начале очерка. В первых двух частях говорилось о боевых ситуациях, когда он получил свои первые ранения, и, в частности, о том, как руководя ночной поисковой группой, лично ликвидировал немецкого солдата и забрал у него документы.

Итак: “В августе 1943 года в районе города Спас-Деменск будучи начальником штаба 753 стрелкового полка 192 стрелковой дивизии при атаке опорного пункта находился в цепи, руководя атакой батальона, после выхода из строя комбата, где получил третье тяжелое ранение в голову с повреждением кости и мозгов (не в качестве упрёка, но хочу все же заметить, что батальонный писарь не был большим грамотеем).

На боевом счету имеет убитых им лично двадцать одного немецкого солдата.

В ФПС (фельдъегерско-почтовая связь) 1352 работает с 15.05.44 года в качестве казначея по вольному найму, как инвалид Отечественной войны второй группы. Представляется к правительственной награде”.

Придя к себе домой, я решил узнать, где же находится этот Спас-Деменск, о котором раньше я ничего не слышал. Оказалось, что это был районный центр Спас-Деменского района Сухиничского округа Западной области, который в 1944 году отошел к Калужской области. Во время войны город был оккупирован гитлеровцами с 4 октября 1941 года по 13 августа 1943 года. Освобождён силами 49-й и 33-й армий в ходе Спас-Деменской операции - составной части Смоленской операции.

Увидев слова “Сухиничский округ” я тут же вспомнил рассказы своего отца о городке Сухиничи и деревне Ухобичи, где стояла их часть. И это было примерно в то же самое время, когда там проходили боевые действия, о которых упоминается в документе И.А.Вайншельбойма. Теоретически они могли даже где-то там встречаться.

Мой отец на 11 лет старше И.Вайншельбойма, его давно уже нет, и я думаю что Исаак Абрамович не обидится, если в очерке ему посвященному, я скажу несколько слов и о Леониде Ароновиче - моем отце, ветеране 385 Кричевской стрелковой дивизии. Сначала он служил там простым солдатом, а потом его забрали в концертную группу, так как он был профессиональным музыкантом-скрипачом. Чтобы не очень распространяться о том, как шла служба в этой концертной группе я просто полностью приведу коротенькую заметку, напечатанную 21-го ноября 1942 года в дивизионной газете “За Сталина”:

“Большой и заслуженной любовью среди бойцов и командиров нашей части пользуется концертная группа под руководством т. Радыгина.

Под артиллерийским и минометным огнем противника, концертная группа лощинами, траншеями, нередко ползком по-пластунски, пробирается на передовую линию нашей обороны. Сколько радости и смеха приносит для бойцов эта весёлая жизнерадостная группа!

Баянист Ерёмин, скрипач Рубин и солист Злочевский замечательно исполяют “Песню рыбака” из 9-го киносборника. Бойцы просят повторить ее по несколько раз. Тт. Калтуков и Пресняков хорошо исполняют весёлые фронтовые частушки. За весёлый досуг концерной группе большое красноармейское спасибо!” И подпись - по поручению красноармейцев и командиров капитан Н.Диденко.

Папа долго хранил два экземпляра этой газеты за 13 октября и 21 ноября 1942 года, в которых были напечатаны заметки о концертной группе с упоминанием его имени. А в 1970 году, когда мы жили в столице Киргизии городе Фрунзе, передал их в музей М.В.Фрунзе вместе с некоторыми личными и трофейными вещами. В благодарственном письме из музея отмечалось, что это единственные сохранившиеся в республике экземпляры газеты прославленной 385 Кричевской стрелковой дивизии, которая формировалась во Фрунзе. Что сейчас стало с этим музеем и его коллекцией экспонатов, я не знаю. Надеюсь, они сохранились.

Папа был дважды ранен и один раз тяжело контужен, когда грузовик, в кузове которого он ехал с концерной группой, подорвался на мине.

Я хорошо помню, что в первые послевоенные годы он часто жаловался на боли в ноге после контузии. Потом вроде всё само прошло, или он просто престал жаловаться.

Я бы тоже хотел получить подобные сведения о своем отце, так как он имел боевые награды и не раз к ним представлялся. Кстати, в самом начале документа И.А.Вайншельбойма имеются такие строки: “Выявлено 500 тысяч неврученных героям наград с историей их подвигов”. К сожалению, в Москве у меня нет ни знакомых, ни родственников, к которым я мог бы обратиться в подобной просьбой.

А теперь можно вернуться к И.А.Вайншельбойму. Несмотря на свой почтенный возраст, он работает у мольберта по сей день. Пишет замечательные пейзажи и натюрморты. Художественные полотна Исаака Абрамовича Вайншельбойма радовали многочисленных зрителей на персональных и групповых выставках, которых было более трех десятков.

Особое место в его творчестве занимают темы Холокоста и истории его родного местечка Староконстантинова, где от рук фашистов погибли все его родственники. Об этом он писал в своих книгах и воспоминаниях.

В заключение хочу поздравить замечательного человека, живого свидетеля и участника жесточайшей схватки в мировой истории, ветерана Второй Мировой войны Исаака Абрамовича Вайншельбойма, внесшего свой неоценимый вклад в разгром немецко-фашистских захватчиков и их пособников, и пожелать ему здоровья, благополучия и новых творческих успехов в литературе и живописи. Надеюсь, что и читатели газеты присоединятся к моим пожеланиям.

О, женщины…

Везучий случай

Случилось это в первой половине шестидесятых годов прошлого века. Был я тогда неженатым младшим научным сотрудинком Киргизского научно-исследовательского института акушерства и педиатрии во Фрунзе и приехал в отпуск в дом отдыха на Иссык-Куле по профсоюзной путевке. Стоила она смешные деньги, рублей 12-14, точно уже не помню, но и зарплата у меня тогда была вообще обхохочешься - 80 рублей в месяц. Так что дальше Иссык-куля я при всем желании уехать не мог. Однако должен сказать, что соленое озеро Иссык-куль, которое вполне заслуженно называли жемчужиной Киргизии было и, надеюсь, осталось, действительно замечательным, чудесным, красивым и уникальным местом. Я и сейчас с удовольствием туда бы съездил.

Условия в доме отдыха соответствовали цене путевки. Я жил в одной из четырехместных брезентовых палаток, установленных в два длинных ряда вдоль берега озера. Все удобства, понятное дело, находились рядом. И только столовая размещалась в стационарном помещении. Но я был молод, здоров и всё меня устраивало. Я наслаждался купанием в озере и вовсю флиртовал с молодыми девицами.

И вот однажды прихожу я утречком на пляж и вижу двух киригизских упитанных мадонн, лет за пятьдесят каждой.

Дамы пришли купаться, сняли платья и остались в трусах, но без лифчиков, которые по всей видимости вообще никогда не носили. Пышные груди у них свисали чуть не до пупа. Вероятно, это были жены каких-нибудь особо отличившихся чабанов, которым выделили бесплатные путевки в дом отдыха. Вот они и спустились с высокогорных отгонных пастбищ в тех самых одеждах, которые носили в своих юртах, оставив мужей пасти овец.

Но перед тем, как зайти в воду, они решили сфотографироваться в таком виде на память у бродящего вдоль берега фотографа, как это было принято в те, брежневские еще времена.
О нудистских пляжах мы тогда слыхом не слыхивали. Это сейчас на курортных пляжах Европы и Америки мы насмотрелись на разного возраста дам, загорающих топлесс. Тогда это было невиданным событием.

Как суетился фотограф, разгоняя зевак, которые мешали ему заснять этих двух наивных женщин, впервые в жизни попавших на пляж, где все ходили полуголыми! Он спешил, пока они не передумали или пока кто-то из местных не отговорил их фотографироваться. Несомненно он снял бы их и бесплатно, а тут такой кадр да еще за деньги. Везучий случай!

Врачебная тайна

Начну с выписки из Википедии: Врачебная тайна - медицинское, правовое, социально-этическое понятие, представляющее собой запрет медицинскому работнику сообщать третьим лицам информацию о состоянии здоровья пациента, диагнозе, результатах обследования, самом факте обращения за медицинской помощью и сведений о личной жизни, полученных при обследовании и лечении.
Понятие о врачебной тайне существовало с древних времен и, в частности, было включено в клятву Гиппократа, котрую давали врачи в СССР при получении своего диплома.
В советские времена доступ в родильный дом посторонним лицам, включая мужа и ближайших родственников, был категорически запрещен. Объяснялось это возможностью случайного заноса какой-либо инфекции в родильное отделение.
Поэтому обмен информацией между родильницами и родственниками осуществлялся с помощью записочек. У нас в семье, например, сохранился листок из тетради в клеточку, на котором мой папа написал моей маме в роддом коротенькое восторженно-лирическое письмецо в связи с рождением первенца, то есть меня.
Общаться можно было также и просто путем переговоров через окно палаты. А что делать, если послеродовая палата находится на третьем этаже? Приходится кричать.
Хорошо помню, как молодая мама высунувшись из окна третьего этажа огромного пятиэтажного корпуса Республиканского института акушерства и гинекологии Минздрава Узбекской ССР в Ташкенте, где работал много лет, громко сообщала мужу: “Доченька здоровенькая, на тебя похожа. Только молока у меня еще маловато. Родила нормально, но вся разорвалась, меня целый час зашивали! ” Видимо, хотела вызвать сочувствие у мужа, хотя некоторые детали, по моему мнению, ему знать было и не обязательно. А под окнами стояли мужья, бабушки и дедушки других молодых мам, и те им тоже что-то кричали. И все друг друга слышали.
Потом после выписки молодые мамы удивлялась, откуда всем соседям и знакомым известно, что с ними было.

Вы этого не замечали?

Девятого марта 1995 года, перед близким уже отъездом в Америку, ехал я в переполненном поезде ташкентского метро с работы. За три секунды до этого в вагон меня довольно грубо втолкнула тычком в спину крупная, молодая женщина с растрепанными, крашеными хной, волосами, одетая в затертое бежевое пальто. Когда я подбегал к поезду, механический голос сообщал, что двери закрываются.

Очутившись в последний момент в вагоне, я вцепился в хромированный поручень над головой, а зудевшую от тычка спину мне тем временем разминала своим бюстом протискивающаяся в середину вагона крашеная дама. Я закрепился на месте, сделал глубокий вдох и увидел сидящую напротив красивую голубоглазую блондинку лет тридцати пяти. Я невольно задержал на ней вызгляд, но… На лице ее была написана усталость, углы рта тоскливо опущены, глаза потухшие. Узкая, с длинными, тонкими пальцами, но красная, в ципках, рука, была безвольно брошена поверх дешевой, потерявшей от ветхости форму, сумки, сделанной из черного кожзаменителя. Темносиний, старушечий, поношенный плащ с облезлыми пуговицами, только подчеркивал дикое несответствие ее одежды и внешности и совершенно ей не подходил.

- Такой красивой женщине ласкать бы взгляд, - подумал я, - приносить радость своим присутствием, а она вызывает лишь сочувствие.

Я стал смотреть по сторонам. И не увидел ни одной женщины с блестящими глазами, улыбкой на губах или просто с лицом, отражающим внутреннюю удовлетворенность, готовность радоваться и улыбаться. Все были задумчивы, утомлены, погружены в себя, в свои заботы и проблемы. И мужчины, и женщины уже давно забыли о вчерашнем празднике, о здравицах и тостах, произнесенных в честь дорогих и любимых, об ушедшем, единственном в году, женском дне. Ничто о нем не напоминало в тот будний вечер. Никаких следов. С этим воспоминанием я и уехал.

Однако оно не покидает меня по сей день по той простой причине, что в нью-йоркском метро по вечерам я вижу ту же самую картину: женщины, впрочем, как и мужчины, вымотаны и замучены, только одеты иначе, почти всю дорогу спят на ходу, бессильно свесив головы. Все отдано работе, ни на что другое уже нет сил. Но может быть это только мое впечатление. Вы этого не замечали?

I’m freezing

Произошло это лет пять-шесть назад. Шел я прохладным, февральским утром по Шестой авеню в Манхэттене. День стоял довольно пасмурный, было минус два по Цельсию. Как всегда на улице было много народа. Неожиданно позади себя я услышал, как кто-то тоненьким голоском что-то бормочет себе под нос, вроде как причитает. Через несколько шагов меня обогнала молодая чернокожая женщина в теплом пальто и шляпке, которая все время заунывно приговаривала: «U-u-u, I’m freezing». А потом после небольшой паузы: «Mama…, papa. U-u-u, I’m freezing… Mama…, papa». И так довольно громко, однообразно и постоянно.

В это время я проходил мимо Центра Иммиграции и Натурализации. У входа в огромное здание переминались с ноги на ногу дышащие друг другу в затылок люди. Я вспомнил, что когда-то тоже отстоял свое, и неоднократно, в этой очереди. Сразу всплыло в памяти сколько нервов здесь было потрачено, когда выяснилось, что нерадивые и бестолковые делопроизводительнцы потеряли наши документы, сколько времени было убито на повторные сдачи отпечатков пальцев, не говоря уже о деньгах.

К этому моменту моя замерзающая на ходу незнакомка свернула с тротуара и направилась в хвост очереди. А я подумал, что может она недавно приехала в Нью-Йорк откуда-нибудь с Ямайки или из Гайаны, где говорят по-английски и стоит вечное лето. А может из Мексики или Гватемалы, где тоже всегда тепло. Теперь, естественно, мерзнет, бедняжка.

- Вот бы тебя в Сибирь на пару деньков, - мысленно перенес я ее в Новосибирск, где родился и вырос, - тогда бы ты поняла, что такое «I’m freezing», когда на улице трещит мороз под сорок градусов. А что для сибиряка минус два? Теплынь. Но и сорокаградусный мороз, я думаю, никому не страшен, если одеться потеплее.

Однако к холоду моей незнакомой южанке приготовиться надо. Ведь сколько этой неженке еще предстоит принять ледяных душей и не замерзнуть, не завять под ушатами холодной воды, которые наверняка выльют на нее в Центре Иммиграции и Натурализации ее более удачливые соплеменницы, одному Господу известно. Душу-то не укутаешь в меховую шубу.

Ого-го

Я стоял прижатый к двери в переполненном вагоне нью-йоркского метро. На очередной станции в вагон протиснулся пожилой мужчина. Встал, держась за верхний поручень, напротив молодой женщины. Она предложила ему сесть. Но он наотрез отказался. Хотел, видимо, показать, что он еще ого-го. Могу, дескать, и постоять. Застыл молодецки. А ширинка у него был расстегнута и находилась почти на уровне глаз пассажирки. Она отвернулась и уставилась в потолок. И тоже застыла. Через пару остановок я вышел.

Загадки старых фотографий

В пятницу 6-го апреля текущего года в манхэттенском Watson Hotel прошла NYC Vintage Photo Fair. Это ярмарка, на которую из разных штатов Америки съезжаются дилеры, торгующие дагеро- и ферротипами, а также старыми фотографиями. Было много интересных и редких американских фотографий конца позапрошлого - начала прошлого веков. Я много ходил вдоль рядов и почти у всех продавцов спрашивал, нет ли у них каких-либо российских фотографий или снимков из Советского Союза. Ни у кого, за одним исключением, ничего не нашлось, хотя некоторые и говорили, что кое-что у них есть, но только дома, сюда, дескать, не взяли. Возможно, не хотели уронить свою марку дилера.

И только за одним столом среди множества американскипх фотографий обнаружил очень интересную подборку из бывшего СССР. Ее хозяйкой оказалась молодая, баскетбольного роста, румяная и симпатичная на лицо девица, но весьма незаурядной упитанности. Это при ее-то росте. Известный российско-американский художник Сергей Голлербах в своей книге “Свет прямой и отраженный” таких женщин довольно метко назвал телоносицами. “Они несут свои тела, как вьючные животные несут поклажу. Тюки грудей и бедер по обе стороны туловища.” Что есть, то есть, как говорится. Потом выяснилось, что у девицы русские корни, но по-русски она ничего не понимает. Однако этим фактом, вероятно, можно объяснить наличие у нее совершенно уникальных, на мой взгляд, снимков.

Это были фотографии из советского семейного альбома 1928-32 годов. В их числе оказалось четыре снимка различных кинотеатров, которые украшал к XI-й годовщине Октябрьской революции отец семейства. По всей видимости он был художником-декоратором. К сожалению, ни место действия, ни фамилию бывших владельцев альбома, ни по каким признакам установить не удалось. Но фотографии очень интересные, просто большая редкость, тем более что на некоторых их них имеются фактически короткие письма художника своей жене по имени Роза. Нынешняя хозяйка фотографий просила за них 900 долларов. Наверняка они того стоят, но мне, к сожалению, это не по карману.

Нужно сказать, что помимо фотографий интересными для меня оказались некоторые продавцы, имевшие весьма колоритный вид. Например, дилер из Техаса Джим Дэне. Огромный мужичище с седыми волосами ниже плеч, шикарной и обильной растительностью на лице и большим животом. Мой приятель, который коллекционирует вещи, связанные с историей эмиграции из Российской империи и стран Восточной Европы, откопал у него в целой куче малоинтересных фотографий рекламную листовку Сержа Казанкина, выходца из России, осевшего в Сан-Франциско. Серж был музыкантом и зарабатывал себе на жизнь уроками игры на фортепиано, а заодно подвизался на рынке печатной продукции в качестве агента, продавая, в частности, открытки.

Поговорил я с маленькой, кругленькой, улыбчивой Кэрол Вотерс - женой дагеротиписта, коллекционера и дилера Кейси Аллена Вотерса, на столах которой лежали три большие, со стеклянными крышками, витрины, заполненные дагеротипами. Одну из витрин я с разрешения Кэрол сфотографировал. Её дагеротипы стоят от нескольких сотен до трех и более тысяч долларов.

Полагаю, что здесь уместно будет сказать хотя бы несколько слов о дагеротипии, названной так в честь ее изобретателя Жака Луи Манде Дагера. День 7 января 1839 года, когда на заседании Парижской Академии наук физик Франсуа Араго сообщил об этом достижении считается днём изобретения фотографии.

Существенным недостатком первых дагеротипов было то, что для получения отпечатка на медной посеребренной пластине требовалась длительная, до получаса и более, экспозиция. Для получения дагеротипа с изображением, например, улицы города, это не проблема, но когда дело доходило до съемки людей, это оказывалось чрезвычайно затруднительным мероприятием, так как никто не мог выдержать столь длительного пребывания в полной неподвижности даже сидя в кресле. Но довольно скоро этот недостаток бы преодолен, хотя на первых порах экспозиция все равно была достаточно длительной и для получения четкого изображения пользовались специальными головодержателями.

Интересно, что буквально через полгода после объявления об изобретении дагеротипии, в Нью-Йорке открылось первое в мире портретное фотоателье, что лишний раз подтверждает восприимчивость американского общества во все времена ко всему новому и наличие возможностей для реализации новых идей.

К середине 40-х годов позапрошлого века время выдержки было сокращено до одной секунды, что способствовало распространению портретной фотографии по всему миру, а у нас в стране даже появился город Дагеровиль, основным бизнесом жителей которого было изготовление портретов на основе дагеротипии.

Важно отметить и другой факт: как быстро дагеротипия расцвела, столь же быстро, всего через двадцать с небольшим лет, она и увяла, будучи вытесненой фотографией на бумаге, так что все подлинные дагеротипы тех времен вещи достаточно старые.

А теперь я должен сказать, что всё вами прочитанное - это присказка, сказка ж будет впереди.

Речь пойдет о семейной фотографии неизвестных мне людей, которую я купил по случаю месяца три назад. На ней запечатлены муж, жена и трое их дочерей, очень похожих, особенно две старших, на отца. Мужчина на фото явно еврей, жена - славянской внешности. Лицо мужчины мне кого-то напоминало, но кого я так и не вспомнил.

Опубликовать ее мне позволяет одно простое соображение, о котором я однажды уже писал. Тот факт, что я купил ее на блошином рынке означает для меня, что все родственники запечатленных на ней людей умерли, а наследников не осталось. Другие обстоятельства появления ее на флимаркете мне трудно представить, ибо подобные вещи обычно хранят в семейных архивах. В данном случае любой человек мог ее приобрести и сделать с ней все, что угодно. Я же просто сохраню ее в своей коллекции, как образчик портретного искусства советского времени. Но прежде я хочу попытаться решить одну загадку.

Фотография наклеена на картон, а сверху прикрыта прикрепленным к картону листом тонкой, полупрозрачной бумаги. На обратной стороне картона есть фиолетового цвета отпечаток штампа, со следующим текстом: “Фото-Студия, Артель Фото-снимок, Проезд МХАТ’а дом Б”, а еще ниже и почти невидимо, хотя можно догадаться - телефон и номер.

В левом верхнем углу картона имеется дарственная надпись, сделанная фиолетовыми чернилами: Дорогой тете Шуре, дяде неразборчиво, но, верятно, Иле от Лени. Дальше указаны год, число и месяц. К сожалению, картон оказался не очень пригодным для надписи чернилами, так как они на нём расплылись почти как на промокашке, отчего некоторые буквы стали трудночитаемыми. Это относилось к имени дяди, но особенно огорчительным было для меня то, что я не мог точно установить дату, написанную на фото. Если число и месяц не вызывали никаких сомнений - 19 /IX, то третья и самая важная цифра могла быть тройкой или пятеркой, в результате год мог быть 1937-м, 1957-м или 1951-м. Во время покупки я решил, что снимок сделан в 1937 году, и его почтенный 80-летний возраст послужил для меня главным аргументом для того, чтобы его купить.

Но во время покупки я не обратил внимание на то, что к лацкану пиджака мужчины прикреплен знак лауреата Сталинской премии. Я заметил это только дома.

Заглянув в Википедию, я узнал, что Сталинская премия стала присуждаться с 1940 года. Значит фото не могло быть сделано раньше этого срока. Остались две даты: 1957 и 1951. Как известно, в 1953 году “гений всех времен и народов” отправился в преисподнюю и уже на следующий год премии его имени перестали присуждаться. Осталась одна дата - 1951 год.

Я подумал, что именно по случаю присуждения премии, семья и отправилась в фотостудию, чтобы оставить память об этом событии. Хотя, конечно, они могли сфотографироваться позже и по другому поводу. Так что 1957 год тоже нельзя исключить.

И тут началось самое для меня интригующее. Если вспомнить, что снимок был сделан в студии, расположенной в Проезде МХАТ’а, то можно было предположить, что эта семья имеет какое-то отношение к театру. Муж не был похож на актера, но он мог быть режиссером, сценаристом, драматургом или композитором. Однако, поиски в этом направлении ничего не дали.

Тогда я просмотрел все списки лауреатов Сталинской премии по всем дисциплинам за все годы существования этой премии. Они имеются в Интернете. Но и таким способом мне не удалось идентифицировать главного героя фотографии. Загадка осталась неразгаданной.

В связи с этим обращаюсь ко всем моим читателям. Может быть вам знаком кто-либо из людей, запечатленных на этом снимке. Буду очень признателен за информацию.

Вторая волна - старожил Верхнего Вест Сайда

Недавно мне в руки попал эстамп, изготовленный с использованием техники цифровой художественной печати. На нем были изображены девять работ известного живописца и графика Сергея Голлербаха, подобранных с учетом их колористических особенностей, света, формы и содержания так, что получилась изящная и своеобразная композиция. Лист был подписан самим художником, что превратило его в подлинную авторскую вещь. По-моему, очень интересная современная форма искусства.

В связи с этим хотелось бы упомянуть о том, что еще в 2001 году в Музее американского искусства Уитни прошла первая выставка, посвященная использованию цифровых технологий в художественном творчестве.

Несколько позже в том же году в Бруклинском музее искусств состоялась выставка под названием “Современная цифровая печать”, на которой было представлено более восьмидесяти частично или полностью созданных на компьютере картин известных американских художников, придерживающихся таких разных направлений, как концептуализм, фотореализм, поп-арт, видео-арт и абстрактный экспрессионизм.

В настоящее время различные цифровые отпечатки, и в первую очередь жикле, находятся в коллекциях многих известных музеев, в том числе Метрополитен-музея в Нью-Йорке.
По этой причине приобретение авторского цифрового отпечатка работ такого замечательного художника как С.Л.Голлербах, я считаю своей удачей.

Мне довелось видеть этого чрезвычайно интересного, разносторонне талантливого человека несколько раз, а однажды я даже перекинулся с ним парой слов.

С.Л.Голлербах - эмигрант второй волны, представитель почти исчезнувшего по естественным причинам поколения перемещенных лиц или как их здесь называют DP (Displaced Persons). И в то же время это self-made man - человек, сделавший сам себя.

Впервые я увидел его в сентябре 2013 года на встрече в, к сожалению, уже закрывшемся, русском книжном магазине №21 на Манхэттене, где проходила презентация его новой книги “Нью-Йоркский блокнот”. До этого он уже опубликовал «Заметки художника», «Жаркие тени города», «Мой дом» и «Свет прямой и отраженный», не считая множества статей и эссе на темы художественного творчества.

В том году ему исполнилось 90 лет. Для своего возраста он выглядел совсем неплохо: среднего роста, достаточно подвижный, с крупными чертами лица, в очках с толстыми линзами. В ходе представления своей очередной книги, он простоял больше часа на ногах, рассказывая о своей жизни и отвечая на вопросы.

Будущий художник, график и писатель Сергей Голлербах родился в 1923 году в Детском Селе (бывшем Царском Селе). Его отец Лев Федорович был потомком давно обрусевших немецких колонистов. Родной брат отца Эрих Федорович Голлербах был известным русским искусствоведом, литературным и художественным критиком, библиофилом.

Сергей Львович перевел, в шутку, я думаю, свою немецкую фамилию на русский лад, сказав, что holler по-немецки означает бузина, а bach - ручей. “Получается, что моя фамилия по-русски звучит как Бузиноручьёвский. Длинновато, но зато теперь понятно”, - улыбнулся он.

Мать автора “Нью-Йоркского блокнота” Людмила Алексеевна была дочерью императорского генерала дворянина А.Агапова. На основании этого факта он вполне может называть себя русским дворянином. В их доме в Детском Селе бывали многие известные люди того времени, в том числе такие знаменитые художники, как К.С.Петров-Водкин и И.Я.Билибин. И он их помнит. Вряд ли еще найдутся люди, которые видели и общались с этими выдающимися живописцами. Живая ниточка связи времен, которая становится всё тоньше. Кстати, именно под влиянием И.Я.Билибина у молодого Сергея Голлербаха возникло желание стать художником, и он в 1941 году поступил в художественную школу при Лининградской Академии художеств. Однако, проучился он в ней совсем недолго, так как началась война.

Вскоре их город был оккупирован, а в 1942 году он вместе с матерью был вывезен в Германию на принудительные работы. Ко времени окончания войны он оказался в американской оккупационной зоне и с 1946-го по 1949-й год учился в Мюнхенской Академии художеств. В Советский Союз возвращаться он не хотел, потому что его семья пострадала от сталинских репрессий, и он хорошо знал, что его там может ждать. Получив в Германии американскую визу, Сергей Голлербах переехал в США и с 1950 года живет в Нью-Йорке.

В Америке его не ждал в те годы ни велфер и ни какие другие поблажки и пособия. Судьбы русских эмигрантов первых послевоенных лет, так называемых ди-пи, сложились в этой стране по-разному. В лице Сергея Голлербаха мы видим пример успешного человека, преодолевшего все трудности врастания в новую жизнь. Он стал настоящим американцем, старожилом Верхнего Вест Сайда, безвыездно живущим там уже почти 70 лет и смакующим американскую жизнь. Однако русскость и даже некая советскость в нем остались, а его детские и юношеские годы прошли в семье, хранившей память об имперской России. Вот такое удивительное сочетание живет в этом уникальном человеке

На встречу с художником и писателем в книжный магазин пришло очень много людей. Он говорил с нами на прекрасном русском языке, который многие представители русской интеллигенции того периода сумели сохранить в неиспорченном виде, а в его манере общения чувствовался настоящий аристократизм.

После окончания встречи я приобрел его книгу, получил в нее памятную надпись автора, а потом с большим удовольствием и интересом ее прочитал. Теперь она стоит на почетном месте в моей личной библиотеке.

Не могу удержаться, чтобы не привести небольшую справку о живописце, напечатанную на последней странице её обложки: «Сергей Голлербах - действительный член Национальной Академии художеств в Нью-Йорке, почетный президент Американского общества акварелистов, член многих художественных обществ США”.

Его работы находятся в музеях и частных коллекциях США и Франции, в Русском музее, Третьяковской галерее и Воронежском художественном музее в России. В Америке его считают одним из крупнейших русских художников современной Америки.

Было выпущено несколько альбомов с репродукциями его картин. Один из них у меня есть. Это альбом акварелей под названием “Dogs and People”, в котором представлены изображения самых разных, часто одиноких людей, прогуливающихся со своими питомцами. Это издание предваряет короткое авторское вступление. Мне понравилось одно замечание автора этих замечательных, своеобразных акварелей, суть которого заключается в том, что он видел некоторых людей без собак, но они должны были бы их иметь.

Примерно через полгода после первой встречи с С.Голлербахом я увидел его на открытии выставки современного русского искусства в Erarta Galleries, расположенных на двух этажах здания на Мэдисон авеню в Манхэттене.

Он сидел рядом с другими художниками на невысоком диванчике и о чем-то с ними беседовал. Проходя мимо, я поздоровался, расчитывая на его кивок головой и не более. Однако Сергей Львович поднялся с диванчика, хотя было видно, что ему это нелегко, и со старомодной галантностью пожал мне руку. Я пытался его остановить, но мне это не удалось.

К счастью, я прекрасно помнил его книгу “Нью-Йоркский блокнот”, которая мне очень понравилась. Я воспользовался случаем и сказал ему об этом. Он меня поблагодарил, и только после этого мы расстались, Но у меня до сих пор сохранилось теплое впечатление об этой мимолетной встрече.

Потом я видел его еще на нескольких выставках и общественных мероприятиях. Упомяну лишь еще об одной встрече, которая произошла в самом конце 2016 года в Центральной Бруклинской библиотеке.

Там в рамках 9-го ежегодного фестиваля российского документального кино состоялись показ двух фильмов из программы фестиваля и встреча с представителями Ельцинского Центра из Екатеринбурга.

Первым показывали фильм “Голая правда” о С.Голлербахе. Перед началом демонстрации его пригласили к микрофону. Он сказал о себе несколько слов, подчеркнув, что мы увидим правду, и ничего кроме правды. В общем голую правду.

В фильме были показаны многие его картины и поведано о том, как он выискивал своих героев и типажей на улицах Нью-Йорка среди пьяниц и бездомных, а также сидя с блокнотом в руках у окна своего любимого кафе в Манхэттене и разглядывая прохожих. В фильме С.Голлербах говорит на трех языках - русском, немецком и английском. И это еще один штрих к образу этого незаурядного человека.
Несмотря на свой очень солидный возраст, он и по сей день принимает активное участие в художественной жизни Нью-Йорка.