Перемены, перемены…

В своей предыдушей статье “На берегах Аральского моря” я писал об упущенной мною возможности сделать уникальные снимки во время своих командировок в отдаленные уголки Узбекистана. Тогда мне казалось, что всё меня окружающее - это обыденщина и каждодневность, которые никому не интересны. Но вот прошло немногим больше четверти века, мир разительно изменился, и мои несделанные фотографии могли бы стать бесценными документальными свидетельствами ушедшей навсегда эпохи.

В этом, конечно, нет никакого открытия. Всем давно известно, что каждый прожитый нами день неповторим, а буквально назавтра он канет в Лету и станет историей. Изменения вокруг нас происходят постоянно, но так как они в большинстве своем не мгновенны, а растянуты во времени, то мы обычно их не замечаем или не обращаем на них никакого внимания; они оказываются как бы в боковом поле нашего зрения, оседают где-то в подсознании, а затем и вовсе вытесняются оттуда. Но в один прекрасный момент мы как бы выныриваем в окружающую действительность и вдруг обнаруживаем, что облик улицы, по которой мы ходим каждый день, неожиданно изменился: исчез пустырь и на его месте возникло новое здание, старая вывеска заменена на новую и теперь вместо магазинчика там теперь открылось кафе, снесли старый дом, спилили большое полузасохшее дерево, в тени которого еще прошлым летом мы сидели по вечерам на скамейке, построили новый мост и снесли старый и так далее.

А ведь в том же старом доме, который разбирали на наших глазах, но мы этого не замечали, кто-то жил, для кого-то он был родным, может именно в нем прошли детство и юность этого кого-то. Получается, что для одного снос дома - рядовое и малоинтересное событие, а для другого - исчезновение родительского очага, где прошли лучшие годы. И если не осталось старых фотографий, то этот дом сохранится, до определенного времени, только в памяти бывшего его обитателя.

Мне лично всегда интересно рассматривать старые фотографии родного города, где я родился и вырос, мысленно прогуливаться по улицам, по которым когда-то бегали на свидание мои родители, а потом и я сам. Улицы оставались вроде теми же, еще узнаваемыми, но кое-где сильно изменились: выросли деревья, на месте старых домишек появились новые здания и чем дальше вглубь времени мы удаляемся, тем изменения становятся всё более явными и заметными.

Осмелюсь предположить, что и мои читатели не отказались бы совершить такую виртуальную прогулку по улицам, по которым они бегали в годы своего детства. Но для этого необходимо, чтобы кто-то не поленился и сфотографировал их на свой пластиночный, складной Фотокор или пленочный ФЭД, а еще раньше на большой и тяжелый, с раздвижной гармошкой, фотоаппарат на треноге, проявил пластинки или пленку, напечатал снимки и их сохранил.

Сейчас с появлением цифровых фотокамер, а тем более телефонов, с помощью которых можно сделать не только фото, но и снять видео, в этом деле наступили совсем другие времена. Задача упростилась до предела, но все остальное ничуть не изменилось. Я имею в виду калейдоскоп всяческих событий в окружающей нас жизни. В наши дни их появление стало гораздо более частым, успевай только замечать изменения узоров и картинок. А чтобы их зафиксировать, не нужно бежать домой за фотоаппаратом, достаточно просто залезть в собственный карман, достать оттуда телефон и сделать снимок, который буквально через несколько дней может стать историческим, запечатлевшим нечто такое, что уже никогда не вернется. Я, конечно же, не имею в виду что-либо эпохальное. Вовсе нет. Такие случаи выпадают крайне редко. Я говорю совсем о другом. О чем-то локальном, обыденном, но в то же время, на мой взгляд, интересном, стоящим того, чтобы его отметить.

Для примера приведу совсем недавний случай. Я живу в Бруклинском районе Шипсхэд Бэй и люблю прогуляться по Emmons Avenue вдоль канала. В один из дней середины декабря прошлого года по дороге к каналу я сфотографировал место Т-образного перекрестка Nostrand & Emmons Avenues. Там стояли дома, которые то ли ремонтировали, то ли готовили к сносу. Вот этот снимок.

А теперь взгляните на то же самое место, но через месяц, в середине января нынешнего года. Крайнего дома с левой стороны как не бывало. Вот и выходит, что мой декабрьский снимок этого места превратился в исторический, потому что на нем запечатлен вид одного из уголков Шипсхэв Бэя, который теперь выглядит совсем не так, как прежде.

Но это очень локальный эпизод, который интересен только тем людям, которые жили или живут рядом с этим местом.

По этой причине хочу привести совсем другой пример, который касается практически всех нью-йоркцев, а не только бруклинцев. Все мы реже или чаще, но ездим по Белту в аэропорт JFK. А я езжу по этой дороге уже много лет практически на регулярной основе в городок Great Neck на Лонг-Айленде.

Думаю, всем известно, что сейчас идут большие работы по реконструкции и улучшению дорожного покрытия Белтпарквея, а также по замене некоторых старых мостов, по которым над проливами проходит эта дорога. Одним из таких сооружений являлся разводной Mill Basin Bridge. Несколько раз мне приходилось выстаивать в длинных пробках, когда на свое везение я подъезжал к этом мосту в тот момент, когда его створки были подняты для пропуска парусных яхт. В одном случае получилось так, что я застрял совсем недалеко от моста. Впереди меня было всего несколько машин. Время тянулось медленно, делать было нечего, многие водители выходили из машин. Я вышел тоже и воспользовавшись моментом сфотографировал мост с поднятыми створками. Было это пятого мая 2011 года, то есть приблизительно семь с половиной лет назад.

Незадолго до наступления нового 2018-го года над Mill Basin был введен в эксплуатацию новый мост. Он не является разводным, но благодаря тому, что его пролеты высоко подняты над водой пролива, суда теперь могут беспрепятственно под ним проходить. А транспортный поток наверху не будет страдать от задержек, как это было раньше.

Первое время при подъезде к новому мосту хорошо были видны поднятые створки старого Mill Basin Bridge. Однако вскоре створка с западной стороны была разобрана полностью, а с восточной торчит до сих пор. И я решил, пока ее тоже не демонтировали, специально подъехать к месту стройки и сфотографировать то, что еще осталось от старика, отслужившего свой век.

Миновав новый мост над проливом, свернул я с хайвея на дорогу, ведущую к Jamaica Bay Riding Academy и двинулся по ней назад к мосту. Заехал на стоянку Академии, где было указано, что она предназначена for customer only и оттуда могут оттащить машину на полицейскую площадку за счет нарушителя.

Вокруг было пустынно, только один работник что-то делал вдалеке на территории Академии, да пара лошадей стояла в загоне рядом с паркинг лотом. Я решил рискнуть, оставил машину и пошел вдоль дороги в сторону оставшейся поднятой, полуразобранной створки моста, продираясь сквозь высокую сухую траву и колючки. Метров через пятьдесят я смог выйти на старую дорогу, ведущую к разводному мосту. Она вся была заставлена строительной дорожной техникой - бульдозерами, грейдерами, подъемными кранами и другими машинами, предназначения которых я не знаю.

Короче говоря, я оказался на строительной площадке достаточно близко от моста, но почти сразу наткнулся на двоих рабочих, которые меня остановили и сказали, что находиться здесь постронним запрещено, тем более без защитной каски. Поэтому я должен стройплощадку покинуть. Я стал было объяснять им, что хочу сделать всего лишь несколько снимков для истории, но они меня не хотели слушать. В этот момент к нам подъехала легковушка с мигалкой и из нее вышел здоровенный мужик с пышными седыми усами. Поправив красную каску на голове и назвавшись супервайзером, он тут же потребовал, чтобы я немедленно ушел. Я почувствовал себя очень неуютно, однако собравшись с духом, полез в карман и показал ему свое журналистское удостоверение, выданное мне в “Новом Меридиане”, сказав, что собираю материал для статьи в этой русскоязычной газете. Супервайзер помягчел и позволил мне сделать пару снимков.

Не теряя времени, пока он не передумал, я схватил камеру и сделав пяток фотографий поднятой створки моста, демонтаж которой шел прямо на моих глазах, с благодарностью раскланялся и благополучно ушел. И только подойдя к машине сообразил, что получив согласие на фотографирование, я на радостях занялся мостом и не попросил самого супервайзера мне попозировать. Думаю, он бы согласился, и в итоге всё бы получилось гораздо интереснее. Но момент бы упущен. А жаль. Такова история моей второй фотографии Mill Basin Bridge.

В заключение хочу сказать, что, конечно, можно заснять себя любимого где-нибудь на краю пропасти, но это селфи вряд ли будет кому-либо интересно кроме его автора. По мне, так лучше снимать не себя, а то, что вокруг. И эта фотография может оказаться интересной многим людям и даже войти в историю.

На берегах Аральского моря

Рылся я недавно в своих старых дневниках и наткнулся там на две этикетки от рыбных консервов, случайно сохранившихся меж страниц. Когда-то они были наклеены на банки с консервированными мойвой и щукой в томатном соусе. Вроде ничего особенного, но мне эти этикетки напомнили о моих неоднократных командировках в Каракалпакскую АССР, которая входила и сейчас входит, не знаю, правда, под каким видом, в состав Узбекской ССР. Дело в том, что эти консервы были произведены на Муйнакском рыбоконсервном комбинате, расположенном в одноименном городе Каракалпакии. Бывал я там много раз когда работал на кафедре акушерства и гинекологии Ташкентского института усовершенствования врачей, и когда заведовал отделом медико-социальных исследоваинй Узбекского НИИ акушерства и гинекологии, который фактически был подразделением Минздрава УзССР.

Когда-то Муйнак был богатым портовым городом, уютно пристроившимся на южном берегу Аральского мора. Однако, к весне 1987 года усыхающее море отступило от города чуть не на полсотни километров.

Выдержками из некоторых своих дневниковых записей за тот и начало следующего годов я хочу сейчас поделиться. Мне думается, что это будет интересно по двум причинам: во-первых Муйнакский район Каракалпакии, на мой взгляд, весьма экзотическое место, где вряд ли кто из читателей газеты бывал, ибо попаcть туда можно было только двумя непростыми путями: или из столицы Каракалпакии Нукуса на самолете Ан-2, то есть на “кукурузнике”, за час лёта, или доехав на поезде до ближайшей к Муйнаку железнодорожной станции городу Кунград, пересесть там в автомобиль и проехать на нем по плохой дороге через пустыню около ста километров. Во-вторых, это освежит память читателей старшего поколения, а более молодым кое-что поведает о советской бесплатной медицине и “неустанной заботе партии и правительства о советском народе и в первую очередь об охране материнства и детства”.

К моему большому сожалению, я в свои командировки не брал фотоаппарат, и это просто невосполнимая потеря, так как сейчас это были бы уникальные снимки и документальные свидетельства того времени. Иногда то, что нам кажется обыденщиной и скучной каждодневностью, через несколько лет превращается в историческую достопримечательность.

Районный центр Муйнак весной 1987 года производил унылое впечатление. В городе не было ни одного запоминающегося здания или места. Это был просто большой, пыльный, разбросанный кишлак без канализации и хорошей питьевой воды. Зато почти постоянно там дул ветер, потому что кругом расстилалась ровная, как стол пустыня, вторгающаяся на городские улицы зыбучим песком.

В Муйнаке проживало тогда около 11 тысяч человек, а всего в районе – 24 тысячи. Имелись 4 совхоза – все убыточные. Рыболовецкие колхозы тоже еле-еле сводили концы с концами. В 1987 году было выловлено 24 тысячи центнеров рыбы, а раньше вылавливали по 250 тысяч центнеров в год. Все хозяйство района целиком оказалось нерентабельным из-за разразившейся экологической катастрофы. Но люди там остались, ибо деваться им было некуда.

Главной задачей моих командировок была помощь в организации работы родовспомогательных учреждений автономной республики, а в районах еще и консультативные приемы в женских консультациях и, при возможности, обучение местных акушеров-гинекологов технике кесарева сечения и хирургической помощи при внематочной беременности, то есть операциям, необходимым в экстренных ситуациях.

Свои визиты в Муйнак я начинал с посещения Центральной районной больницы (ЦРБ), где на меня всегда производила жуткое впечатление издающая зловоние, большущая выгребная яма, расположенная прямо у входа в родильное отделение. Вместе с местным молодым врачом Гулей Примбетовой мы бились за перенос родильного отделения в более приспособленное помещение, но усилия наши были тщетными.

В один из дней полетел я с Гулей в сельскую участковую больницу «Казах-дарья». Лету на Ан-2 туда 25-30 минут. Иного способа добраться в Казах-дарью не имелось, так как дорога туда отсутствовала.

Внизу расстилалась серо-желтая пустыня, временами сменявшаяся болотистыми, густо заросшими зеленым камышом, низинами, среди которых кое-где мелькали зеркальца открытой воды в дельте Аму-Дарьи. Небольшие сухие бугры казались лиловыми от цветущего гребенщика.

В районе поселка Казах-дарья ночью прошел дождь. Когда через полчаса полета мы приземлились на грунтовую полосу, проложенную вдоль берега полусухой реки Казах-дарья, из-под колес самолета полетели комья грязи и залепили все нижнее крыло. С трудом мы пробрались от самолета на более сухое место. До больницы нас подвез председатель сельсовета, случайно оказавшийся около аэродрома. Больница была расположена почти рядом с аэродромом, но на противоположном берегу реки. Однако добраться до нее можно было только сделав большой крюк, так как в поселке имелся всего один мост. Поездка оказалась очень запоминающейся, потому что если во время полета на Ан-2 нас слегка потряхивало, то во время езды на машине от аэродрома до больницы у меня вывернуло всю душу и отбило зад, столько на дороге было глубоких выбоин и колдобин.

Аул Казах-дарья оказался таким же крайне унылым местом, как и Муйнак, только еще более унылым. Там был расположен животноводческий совхоз и рыбозавод, на котором коптили рыбу, выловленную в озере Судочьем.

Когда-то это озеро получало воду из рукава Амударьи, называвшегося Равшан. Потом всю воду из Равшана стали забирать на нужды орошения, а взамен в озеро направили коллекторно-дренажные, высокоминерализованные воды, которые собирались с хлопковых полей окружающих районов Каракалпакии, Ташаузской области Туркмении и Хоремской Узбекистана. А так как хлопковые поля постоянно обрабатывались инсектицидами, пестицидами и дефолиантами, а в почву вносилось немеряное количество удобрений, то вода озера Судочье стала ядовитой. Рыбаки мне не раз рассказывали, что вылавливали там уродливых рыб: с неправильной формой тела и головы, безглазых, больных. Потом их консервировали, а мы ели.

Вся больница размещена в двух небольших глинобитных домиках, помещений мало. Акушерке вести прием негде, поэтому беременных она принимает в родзале. Только у нас и нигде больше! Хочу заметить, что родзал это то же самое, что операционная в хирургическом отделении, там должна соблюдаться стерильная чистота.

Главный врач больницы отсутствовал, встретил нас педиатр. У него во дворе, в старинной юрте мы потом обедали: пили черный чай с молоком и ели яичницу. Спросить работу было не с кого. После обеда был у меня большой прием, пришло много женщин.

А потом мы опять полчаса тряслись в кукурузнике, пытаясь удержать съеденное. К вечеру у меня начались проблемы с животом. Здесь почти невозможно избежать этого: вода в водопроводе сильно солоноватая, и что за соли в ней растворены одному богу известно, да и грязь кругом. Наглотался таблеток и к утру стало получше.

Подыскивая базу для родильного отделения больницы, мы поехали на бывший берег Аральского моря, за 15-18 километров от Муйнака. Там я увидел удивительные памятники эры Брежнева-Рашидова.

Одним из них был так называемый дом Палванова, бывшего председателя «Ирводхозстроя» КК АССР. Это – дворец посреди пустыни с паркетными полами и мраморными лестницами, больше похожий на аэровокзал, чем на дачу. Территория была огорожена красивой чугунной решеткой, внутри которой помимо самого дворца размещались летний кинотеатр, гаражи, кухня и другие подсобные помещения. Рядом пристороились дачи дельцов рангом пониже и помельче, но всюду чувствовался размах на миллионы, которые лежали в собственном кармане. Там отдыхал Первый секреть ЦК компартии Узбекистана Рашидов и иже с ним. К моменту нашего туда визита это все стояло заброшенное, никому не нужное посреди песков и редкого саксаула. От Арала в этом месте осталась небольшая высыхающая старица. О том, что здесь плескались когда-то морские соленые волны свидетельствовали ржавеющие остовы барж и кораблей, несуразно оказавшихся среди песчаных барханов. Фантастическая картина и поучительная. О несусветной жадности, беззастенчивом казнокрадстве, непомерном самомнении, отсутствии элементарной прозорливости и безжалостной, недальновидной эксплуатации водных ресурсов Аму-Дарьи для получения эфемерной выгоды, приведшей к экологической катастрофе, огромным потерям и убыткам. А сам дворец и его пристройки ни на что не были годны из-за их удаленности от Муйнака.

Во второй половине дня я отправился на Муйнакский рыбоконсервный комбинат, чтобы прочитать там лекцию по линии общества «Знание».

Когда-то здесь готовили разнообразные конcервы из многих видов рыб, выловленных в Аральском море. Теперь же комбинат работал на привозной кильке. Его не закрывают только потому, что в противном случае большинство местного населения окажется без работы и средств к существованию. Кильку вылавливают в Каспийском море, замораживают, грузят в железнодорожные вагоны и везут до станции Кунград – ближайшему железнодорожному узлу от Муйнака. Там мороженую кильку перегружают в автомашины, которые и доставляют ее на рыбокомбинат. При нашей рефрижераторной технике, рыба успевает несколько раз оттаять и снова замерзнуть. Вот из нее-то и готовится в Муйнаке наша знаменитая «Килька в томате». О качестве этих консервов я умалчиваю. Недаром их покупали для домашних кошек, а попозже, когда люди совсем обеднели, то и для себя, стыдливо оговариваясь, что это я, мол, “для моей кошечки покупаю”.

После лекции меня провели по цехам комбината, начиная с того, где разделывали рыбу и кончая складом, где готовые консервы стояли огромными штабелями на выдержке. Определенное время перед отправкой в торговую сеть их обязаны были выдержать на складе для проверки на стерильность, чтобы исключить в последующем бомбаж.

В цехе разделки было очень холодно, сыро, дули свирепые сквозняки и сильно воняло рыбой. Работницы, а именно женщины являются там основной рабсилой, были одеты в резиновые сапоги, тяжелые клеенчатые фартуки и толстые резиновые перчатки.

В цехе, где делали жестяные банки для консервов, мужчина высоко сидел за пультом штамповочной машины чем-то похожей на танк. Машина непрерывно бухала со страшной силой, вырубая из листа жести тару для будущей продукции комбината.

Потом я видел конвейер, где еще в открытых банках варились кильки в томате и, наконец, банки закатывались наглухо и на них наклеивались этикетки.

В те далекие времена я увлекся коллекционированием этикеток от рыбных консервов. Набралость у меня их довольно много. Я воспользовался случаем и попросил местные этикетки, и мне из комбинатского архива принесли несколько старых наклеек еще тех времен, когда в результате экономической реформы, предложенной в 1957 году Н.Хрущевым, большинство министерств в СССР было заменено на Советы народного хозяйства - Совнархозы. Вскоре в народе их прозвали Сорнавозами, потому что толку от них было не больше, чем от устраненных министерств. В общем как в басне И.Крылова, “А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь”.

Так вот эти этикетки с надписью Совнархоз, а не Министерство рыбной промышленности, были украшением моей коллекции. Собираясь уезжать в США, я послал альбом с этикетками и некоторыми книгами бандеролью в Нью-Йорк своей сестре. Но она эту бандероль не получила, и вся моя коллекция пропала, о чем я очень жалею.

Однако, вернемся в Муйнак, куда я снова попал через пару-тройку месяцев. Как всегда, я летел туда через Нукус, но в этот раз перед тем, как отправиться в Муйнак, я съездил в Казанкеткен - райцентр Бозатауского района. Район относительно молодой, туда лишь недавно сделали приличную дорогу, от Нукуса 90 км. Казанкеткен – это маленький пыльный аул. Там вообще нет водопровода, не говоря уже о канализации. По дороге туда попадаются участки, поросшие кустарниками, зеленой травой, что-то вроде каракалпакской саванны. Воздух там свеж, напоен ароматами трав.

Больница маленькая и жалкая. Воду в роддом таскают из арыка. Туалет - деревянная будка над выгребной ямой.

Ночевал у акушера-гинеколога и ее мужа - хирурга. Угощали пловом с фазаном. Хозяин сказал, что за одного фазана штраф 1000 рублей. Однако, люди браконьерствуют и все равно охотятся на этих птиц.
Интересно, когда блюдо с готовым пловом на фазаньем мясе стоит перед тобой, то есть этот плов браконьерство или нет? Если да, то я браконьерствовал.

Прилетев затем в Муйнак, я много занимался с беременной в родильном отделении местной ЦРБ, у которой начались роды. Женщина была 148 сантиметров ростом, очень худая, с большим горбом в грудном отделе позвоночника. Таз у нее был узкий и деформированный. Самостоятельные роды были невозможны, необходимо было делать кесарево сечение. Но дело уперлось в анестезиолога. Он заявил, что у него сгорела лампочка в ларингосокопе, и поэтому нужно вызвать анестезиолога по санаваиции из Нукуса. Было ясно, что это формальная, позорная отговорка, и он просто не хочет брать на себя ответственность за проведение интубации и наркоза у такой женщины. Ее судьба его не беспокоила. К счастью, в это время из Нукуса вылетал самолет в Муйнак с другими специалистами, прихватили и анестезиолога. Однако, было потеряно 3 часа времени.

Операцию я сделал, извлек живого ребенка. Ассистировала мне Гуля. Все закончилось хорошо, через неделю мать с ребенком ушла домой.

А мы тем временем съездили с Гулей в сельскую участковую больницу (СУБ) “Шеге” и сельскую врачебную амбулаторию (СВА) “Учсай”.

До поселка Шеге от Муйнака приблизительно 30 км. Дорога туда шла по пустыне, но не пустой, а покрытой тамариском, джузгуном, кустиками дерезы – сплошные зеленые заросли.
Миновали канал с интересным названием «Главмясо». Сюда по морю на баржах когда-то привозили скот и делали здесь мясные консервы. Осталось только название.

Хочу заметить, что южное Приаралье в сороковые - пятидесятые годы было хлебным местом, рыбы в море было много, и это давало работу рыбакам и рабочим многочисленных рыбоконсервных заводов, причем там не только делали консервы, но и изготовляли копченую и вяленую рыбу. В Муйнаке и близлежащих поселках было много русских, нашедших там неплохую работу, хорошие заработки и приличные по тем временам условия для жизни.

В конце восьмидесятых Шеге был маленьким, пыльным поселком. В переводе на русский это слово означает «крупный песок». Когда-то здесь было большое озеро с чистыми берегами из крупного песка. Теперь озера нет, осталась протока от реки и мелкая пыль, в которой тонут ноги, а машина поднимает почти непроницаемые для света облака. Главный врач местной больнички, разместившейся в небольшом глинобитном здании, сказал мне, что если немного углубиться в грунт, то можно докопаться и до песка, давшего название поселку.

Когда ехали обратно, небо обложило тучами, и неожиданно пошел довольно приличный дождь. Пустыня умылась и выглядела привлекательно в разных оттенках зеленого.

На другой день я отправился с главным врачом ЦРБ в СВА «Учсай». Если посмотреть на карту, то Учсай находится на полуострове, глубоко вдающемся в Аральское море. На самом же деле мы ехали по выжженной солнцем пустыне, горячий воздух бил в окно. Дорога бежала по сухой равнине, хотя справа по ходу возвышался как бы обрыв метров 10-15 высотой. Пыль столбом поднималась за машиной, вдали в пустыне, кое-где поросшей саксаулом, крутились небольшие смерчи. У въезда в Учсай на старом, облупленном здании, из-под опавшей штукатурки которого проглядывал камыш, словно в насмешку, на выгоревшей табличке сохранилась надпись «Порт Учсай». Но морем и не пахло. Проехали зачуханный кирпичный завод, украшенный выгоревшим лозунгом “Слава КПСС”, выглядевшим здесь дико, если не воспринимать его саркастически. Потом показалось большое, разрушающееся здание дома культуры, свидетеля когда-то существовавшей здесь жизни.

В СВА работает молодой врач – уроженка Учсая. Когда-то это было место получше Муйнака. Там было рядом море. Рыба, гуси, утки. Теперь нет ничего, работает, правда, небольшой рыбозавод. От Муйнака до Учсая 16 км по спидометру, а на полпути лежит поселок «Микоян», от которого, как я выяснил, примерно 15 минут езды до Аральского моря.
В СВА проконсультировал с десяток гинекологических больных. Потом, ожидая машину, поднялся вместе с главным врачом на обрыв. За ним расстилалась слегка волнистая пустыня, заросшая гармалой и колючими солянками. В другую сторону видна была заболоченная протока с двумя, ржавеющими в ней скелетами судов. Вид вдаль от темно-зеленого (верблюжья колючка) до желто-зеленого (гармала, дожаривающаяся на солнце).

В заключение надо сказать немного о жизни в Муйнаке в свободное от работы время. Останавливался я там в гостинице “Муйнак”, расположенной несколько на отшибе от центра города на краю пустыни, которая начиналась прямо за ней.

Питался по вечерам, когда не звали в гости, консервами местного производства. До чайханы было далеко, да и боялся я есть там что-либо. Съедал банку какого-нибудь “Судака”, “Мойвы” или “Щуки” в томатном соусе, запивал солоноватым чаем с молоком, который готовила для постояльцев дежурная по гостинице, и отправлялся купаться на старицу около гостиницы. Когда-то это был, видимо, рукав Аму-дарьи, впадавший в Арал. В те времена там на небольшой территории ржавело более 20 судов различных видов и размеров. На одном крупном судне даже сохранилась надпись «Хабаровск». Местные купальщики использовали его в качестве отхожего места. Ходила шутка: живем в Муйнаке, а нужду справляем в Хабаровске.

Народу на старице всегда было довольно много. Помню, как однажды из-за барханов неожиданно выскочила бурая, тощая коровенка и рысью бросилась к воде, не обращая внимания на купающихся. За ней появилось целое стадо таких же худющих коров.

Невольно вспомнилась притча про мужика, который продавал свою корову на базаре. “А много ль корова дает молока? Да мы молока не видали пока”. Это точно про здешних буренок.
Между тем, набежавшие коровы, выстроившись вдоль берега, попили солоноватой водицы, дружно здесь же помочились и снова ушли в пески. Чем они там питались одному богу известно.

Потом появились два довольно больших бродячих пса, один без промедления залез в воду и там улегся, хватая пастью бутылочного цвета влагу. Второй просто стал лакать с берега. Довольно быстро они тоже ушли. Купание продолжалось, вода в старице была теплая, можно было сидеть не вылезая хоть целый день.

Когда уже надвигались сумерки, появились какие-то мужики и прошли через всю протоку с бреднем, выловили много крупных толстолобиков и судаков. Не знаю даже, как назвать такую ловлю. Я-то думал, что в этой протоке, где без конца с утра до вечера купаются люди и полно детей, водится только мелкая рыбешка.

После возвращения в гостиницу я любил прогуляться перед сном по пустыне, которая начиналась сразу же за гостиницей. Вокруг никого, только зеленеют деревца саксаула, разреженные пустынные травы, солянки, верблюжьи колючки и какие-то невысокие, цветущие кусты. На одном из них трудились два рыжих в черную полоску мохнатых шмеля, несмотря на сумерки. Я понюхал куст, он издавал очень тонкий и приятный аромат, чем-то напоминающий запах облепихи.

Должен отметить, что я много раз ловил себя на мысли, что мне там было хорошо. Я расслаблялся внутренне, потому что находился почти на краю света и очень далеко от начальства.

И, наконец, последнее. 10-го июля в Муйнаке праздновали “День рыбака”. Попросил в больнице довезти меня до торгового центра города и там остался. В магазинах ничего не было. Спросил у продавщицы книжного магазина, где пройдут торжества в честь «Дня рыбака» и что там будет. Она ответила, что у нового пляжа, там есть качели. - “А что еще там есть?” - спросил я. - “Там все есть!” – получил в ответ. И я подумал: «Хорошо муйнакцам, у них все есть. Это нам в Ташкенте постоянно чего-то не хватает».