Лики из давних годов

На многочисленных нью-йоркских блошиных рынках, куда я люблю заглядывать, частенько можно увидеть старые, конца позапрошлого-начала прошлого веков фотографии, наклеенные на картонные подложки или паспарту с витиевато напечатанными на них именами мастеров и названиями городов, а иногда и с точными адресами фотоателье, где они были сделаны. Стоят такие фото недорого, но чаше всего малоинтересны, так как обычно представляют собой одиночные портреты никому теперь неизвестных мужчин, женщин и детей. Супружеские пары и семейные фотографии встречаются реже, стоят подороже, но и их можно найти.

Это совсем не то, что отыскать подобные фотографии того же времени в России. В Америке со времен Гражданской войны не было никаких тяжелых потрясений, в то время как по территории России, а затем Советского Союза прокатились две Мировые и Гражданская войны, в огне которых погибли не только люди, но и безвозвратно исчезли семейные архивы и документы. Усугубились эти невосполнимые потери в страшные годы сталинских репрессий, когда старые семейные фотографии, на которых оказались заснятыми “враги народа” или уничтожались полностью своими владельцами, или от них отрезались “ненужные” лица, простое родство с которыми могло повлечь тяжелые последствия. В нашей семье была пара таких обрезанных фотографий, увидеть которые целиком мне удалось только когда в Калифорнии отыскались дальние родственники, обладавшие теми же, но не искалеченными, снимками.

Однако вернемся к американским фотографиям. Однажды я наткнулся на целую россыпь старых фото, в основном одиночных портретов. Мне подумалось, ведь это те люди, которые своим скромным, повседневным и незаметным трудом способствовали рождению той великой Америки, в которой мы живем сегодня. И я купил дюжину фотографий, выбрав из кучи те, которые показались мне наиболее интересными. В основном это были карточки, сделанные в фотосалонах, и лишь всего два сюжета были засняты вне помещения. Это легко объяснимо, так как в те времена фотокамера была громоздкой и тяжелой штукой и таскать ее с собой, да еще с треногой и запасом фотопластинок было попросту физически трудно.

Говоря про салонные снимки, нельзя не заметить, что все они похожи друг на друга, отличаясь лишь интерьером каждого отдельно взятого ателье, но все же мастер всегда старался выявить индивидуальность фотографируемого персонажа. Это была его реклама, его визитная карточка.

Здесь я хочу немного отвлечься и рассказать о нечастых, но ярких и незабываемых событиях из моего послевоенного новосибирского детства, когда мы всем семейством во главе с папой отправлялись в фотографию, чтобы сделать очередной снимок на память в связи с каким-нибудь семейным юбилеем. Меня с сестрой одевали во все самое лучшее, папа и мама выглядели особенно нарядными, и мы шли по раз и навсегда заведенному маршруту к Пейсахову, ибо фотографировались только у него. Мастер был немолод, невысок и обладал длинными усами. Таким он мне запомнился. Папа знал его еще с тех пор, когда учился в музыкальном техникуме в Томске, где до революции Пейсахов имел свою фотографию. “Родная советская власть” освободила его от этой собственности, и Пейсахов, от греха подальше, перебрался в Новосибирск, где превратился в обычного совслужащего. Но подход к делу, профессионализм и мастерство остались при нем. Сколько раз подходил он к нам, меняя то у одного, то у другого поворот или наклон головы, подкладывая на стул подушечку, или нас пересаживая! А потом, как фокусник, исчезал у фотоаппарата под черной накидкой, явно совершая там какие-то магические действия. Я был в этом абсолютно уверен. Затем он выныривал из-под накидки, становился сбоку от своей, похожей на деревянный ящик, камеры, установленной на треножнике, замирал на мгновение, как бы подчеркивая важность момента и призывая нас сделать то же самое, а потом снимал с объектива крышку, артистически медленно описывал ею полукруг в воздухе и затем плавно помещал ее на прежнее место. Это казалось мне священнодейством, совершенно необходимым для того, чтобы внутри загадочной деревянной коробки как бы из ничего возникла фотография. Все остальное, включая фотопластинку, вставляемую в большой кассете в камеру, представлялось мне несущественным и не очень важным.

Примерно через неделю мы получали несколько отличных фотокарточек, но, к сожалению, они не были наклеены на плотный картон и на них не было никаких надписей. Но и без всяких картонок было видно, что сделаны они настоящим художником, мастером своего дела, а не ремесленником.

А между тем сами старые картонные паспарту иногда более интересны, чем фотографии на них наклеенные. Зачастую по их оформлению можно довольно точно определить время, когда была сделана фотография, если на ней нет никаких пометок бывшего владельца. По крайней мере это относится к американским кабинет-портретам.

Например, картонка черного цвета с позолоченными скошенными краями, на которую наклеено фото, видимо, респектабельного отца семейства из Филадельфии, свидетельстует о том, что снимок был сделан в поздние 1890 годы. Шикарная борода этого джентльмена послужила причиной того, что я купил эту фотографию.

Такие же скошенные позолоченные края имеются и на паспарту, с наклеенной на него фотографией детей. Это означает, что она была сделана в те же годы, что и предыдущая. Фотографу Ван Гордену не лень было устраивать свои фотосессии под открытым небом. Видимо, этому способствовал свежий воздух в городишке Кэтскилл, расположенном в долине Гудзона в 120-ти милях к северу от Нью-Йорка. Местные идиллические пейзажи любил изображать на своих картинах основатель Гудзонской школы живописи выдающийся американский художник Томас Коул.
Ван Гордену это удавалось гораздо хуже, но всё же на его снимке тоже запечатлен неброский пейзаж. Он заснял детей около простой деревянной изгороди, вдоль которой растут обычные сорные растения - полынь и ромашки. На заднем плане снимка можно различить часть дома. Так выглядел кусочек Кэтскилла в конце позапрошлого века. В этом городке, больше похожем на деревню, умер знаменитый Томас Коул, о котором я упоминал чуть выше.

Казалось бы, больше ничего нельзя разглядеть на этой старой фотографии. Но у меня есть один вопрос к уважаемым читателям. Если у изгороди несомненно стоит девочка, то кто сидит на скамейке - девочка или мальчик? Ответ не так очевиден, как может показаться на первый взгляд. Хотя на снимке четко видно, что ребенок одет в девичье платье, это еще не значит, что перед нами девочка.

Дело в том, что в странах Западной Европы мальчики носили платья до четырех - восьми лет. Эта традиция зародилась в середине 16-го века и сошла на нет только к началу 1920-х годов. Подобное, естественно, существовало и в Соединенных Штатах, при этом мальчики не чувствовали себя неуютно в такой одежде - так ходили практически все, даже классовые различия не играли здесь существенной роли. Некоторые, незначительные отличия могли существовать только в покрое платьев, но и они соблюдались не всегда. Интересно, что очень популярной отделкой мальчишеских платьев были кружевные воротники и манжеты. Использованию платьев способствовало и то, что их легче было шить навырост, а в многодетных семьях младшие донашивали одежду старших, не взирая на пол ребенка.

Вобщем, если судить только по одежде ребенка на фотографии, то на вопрос, кто же запечатлен на снимке, невозможно, по-моему, ответить однозначно.

Остается посмотреть на прическу. Обычно девочкам с детства отращивали волосы, у мальчиков чаще была короткая стрижка. Если девочке делали пробор, то он шел посередине, у мальчиков чаще была челка и пробор сбоку. Мне кажется, что у ребенка с короткой стрижкой есть пробор с правой стороны, хотя на фотографии этого четко и не видно. Короче говоря, я склоняюсь к мысли, что на скамейке сидит мальчик лет восьми. Но это мое личное мнение. Проверить его справедливость или ошибочность сейчас вряд ли представляется возможным.

Теперь хочу обратить внимание на пару фотографий, сделанных в нашем штате. На одной из них фотограф Rud Bachmann запечатлел нью-йоркскую семью с тремя маленькими детьми. Во что одет мальчик судить трудно, но шикарный, огромный бант, украшающий его блузу с явно заметными рюшами, просто бросается в глаза.

На втором снимке, сделанном в текстильном городке Cohoes, расположенном в графстве Олбани, запечатлена дама с веером. На паспарту, к которому приклеена эта фотография, имеется очень красивое тиснение, характерное для стиля 1890-х годов.

У обеих женщин на этих снимках, сделанных приблизительно в одни и те же годы, но в разных местах и разными фотографами, платья с одинаковыми рукавами-фонариками. Видимо, это было модно в те времена. Но, как известно, все новое - это хорошо забытое старое. Особенно это касается моды. Подтверждением этому служит тот факт, что рукав-фонарик является модным трендом осенне-зимнего сезона 2016-2017 годов.

Следующий снимок я купил потому, что он показался мне забавным. На мой взгляд, у портретируемого молодого человека, по всей вероятности какого-то мелкого клерка из пенсильванского городка Уильямспорта, было такое выражение лица, будто по дороге в фотоателье его неожиданно из-за угла стукнули по голове пыльным мешком, как любил говаривать мой двоюродный брат. Вот в таком состоянии некоторого офонарения и удивления в связи с происходящим, он и был запечатлен фотографом.

На следующей фотографии сохранил свой образ для потомков католический священник, одетый в рясу для повседневной носки. Снимок наклеен на паспарту с широкими золотыми краями. Такие картонки использовались в 1884-85 годы. К оборотной стороне этого паспарту, украшенного цветчной виньеткой, приклеена полоска бумаги со следующим текстом: Alex. Kientzle, 783 Grand Avenue, Phila.
Разглядывая фотографию этого явно ревностного католика, я подумал, что он служил Господу с чрезмерным фанатизмом.

В набор моих американских фотографий затесалась одна иностранка, что я заметил только дома. Пытаясь разобраться с надписью “Hofphot.C.Th.Ruf, Freiburg i/B” на снимке двух немолодых людей, я обнаружил, что он сделан в расположенном на юго-западе Германии, практически на границе со Швейцарией, старинном городе Фрайбурге-им-Брайсгау. Вероятнее всего фотокарточку привезли с собой дети этой семейной пары, которые эмигрировали в США в начале прошлого века.

На обратной стороне картонки, на которую наклеена эта фотография, имеется, написанный по-немецки, перечень высших наград за успехи и достижения местного фотографа: Майнц, 1903, международная выставка фотографий; Высший приз в Гессене; Золотая медаль на Всемирной выставке фото в Сент-Луисе, 1904; Королевская медаль Саксонии, Дрезден 1909; Гран-при на Всемирной выставке в Турине - 1911. Судя по дате получения последней награды, снимок этот сделан не ранее 1911 года.

Эта картонка лишний раз подтверждает то, о чем я упоминал ранее: иногда она более интересна и информативна, чем наклеенное на нее фото. В данном случае надписи, во-первых, помогают уточнить датировку, а, во-вторых, свидетельствуют о том, что выставки работ профессиональных фотографов уже в те времена проводились довольно часто.

Закончить эту статью я хочу некоторыми замечаниями по поводу фотографий соответствующего периода, сделанных в Российской имерии, а также советских фото первой трети прошлого столетия. В Российской империи при изготовлении Cabinet-Portrait фотографы придерживалсь общепринятого в то время международного стандарта. Снимок наклеивался на плотный картон, в нижней части лицевой стороны которого красивым шрифтом было указано имя фотографа и название города, а оборотная строна была украшена вычурными виньетками и изображениями медалей (если таковые были), завоеванными на различных выставках.

С установлением советской власти эти правила были нарушены. Снимки просто печатались на фотобумаге и в таком виде отдавались заказчикам. Но старые традиции умирали постепенно. Привычка хоть как-то “подписывать” свою работу еще держалась некоторое время. Так, например, в правом нижнем углу, сделанной в 1925 году фотографии молодого мужчины, есть оттиск, выдавленный чем-то вроде компостера. Это горизонтально расположенный коротенький текст: “Фот.Ждановой”.

На снимке 1930 года, где запечатлены двое молодых людей, имеется сделанный подобным же образом отпечаток: “П. и Л. Пеньковы Томскъ”, помещенный в шестиугольник. И, наконец, на оборотной стороне фото юной девушки, оформленном в виде почтовой карточки (Carte Postale), просто поставлен черный чернильный штамп: “Вечерняя фотография “Электросветопись”, Томск Новый Кинотеатр”. Дешево и сердито.

Этот ряд свидетельствует о регрессе в оформлении фотографий в послереволюционные годы. С окончанием НЭПа на фотографиях исчезли любые упоминания о фотоателье и мастере. Индивидуальность почерка фотографа, его характерные приемы и фантазия исчезли, остались ремесленничество, единый стандарт для всех и серость. Можно посмотреть, например, на композицию фото, где запечатлены молодой человек со своей подругой. По-моему, хорошо и оригинально. Чувствуется рука художника. Потом остались только две позиции: если группа, то рядком анфас, а если в одиночку, то изредка в профиль, но чаще тоже анфас, как на фото в тюремное досье. Привычный стандарт для времени тотального произвола и массовых репрессий.