Триффид на Сливовом пляже

Предпоследний день февраля выдался теплым и солнечным. Очень хотелось оторваться от компьютера и выйти на улицу. Немного поколебавшись, я надумал отправиться на Plumb Beach, что расположен у юго-восточной оконечности Шипсхэд Бея, в котором живу. Однако теперь никак не мог решить, пойти на пляж пешком или поехать туда на машине и уже там подольше погулять. В конце концов выбрал второе, сел в машину, дорулил до зоны отдыха на Белте, там запарковался и прошел по дорожке вдоль хайвея в сторону Gerritsen inlet. Свернул на берег в том месте, где обычно не хожу, потому что там раскинулась болотистая низина, называемая здесь Salt Marsh, а по-русски солончак. В ее центре блестел на солнце участок открытой воды, а всё остальное пространство было высталано жесткой “циновкой” из сухих, поваленных стеблей вейника.

Я осторожно шагал по этой подстилке, опасаясь провалиться в спрятанную под ней грязную жижу. Здесь вообще редко ходят люди, но осталось много следов от урагана Сэнди, обрушившегося на нас в самом конце октября 2012 года. У края низины, раскинувшейся за высокими песчаными барханами, отгораживающими ее от океанского берега, печальным памятником событиям трехлетней давности лежала на песке большая лодка, которую бывшие хозяева не смогли утащить обратно в воду. Зато ее сподобились даже здесь разрисовать любители граффити от носа до кормы и от верха до киля. Внутри лодки догнивали два шезлонга и легкое кресло.

Вокруг валялись большие фрагменты причалов, толстые и длинные деревянные брусья и бревна. Под ногами хрустели многочисленные раковины мидий, наполовину торчавших из полусырой почвы.

Поднявшись на высокий песчаный бархан я обнаружил, что по берегу бродит много людей, приехавших и пришедших сюда в этот воскресный день подышать свежим воздухом. На берегу около большого поваленного дерева, с наполовину вывернутыми, торчащими в разные стороны корнями, сушился кайт.

А неподалеку торчал из земли обломанный ствол другого инвалида, стоявшего как на треножнике на собственных корнях. Из-под них выдуло песок и создавалось впечатление, что лишившееся верхушки дерево встало на цыпочки, чтобы казаться повыше. Выбирая лучший ракурс для снимка этой жертвы урагана, я вспомнил вдруг про хищные растения из фантастического романа Джона Уиндэма “День триффидов”, которые перемещались на трех корнях-«ногах» и охотились на людей. И мне подумалось, что может я застукал триффида, принесенного на наш мирный пляж свирепым ветром неведомо откуда. Теперь он пытается уйти подальше от опасной близости с наскоками пенящегося прибоя, способного размыть берег и утащить все сущее на нем в открытое море. Мне стало не по себе, когда я представил, что триффиду удалось дошагать до ближайшего бархана и спрятаться за его спиной. Ведь оправившись от перенесенных потрясений, он примется за свое зловредное дело хищника! Но люди вокруг не чувствовали опасности, и я не стал поднимать панику.

Просто перебрался из мира фантастки в мир воспоминаний. Это дерево на берегу Plumb Beach напомнило мне бухту Песчаную на Байкале, где я был в 1972 году. Там росли, не в пример здешнему деревцу, большие и высокие сосны, стоящие над землей на корнях-опорах, словно на ходулях. Причем корни некоторых деревьев были обнажены так сильно, что под ними можно было пройти почти не наклоняясь. Это было совершенно потрясающее ощущение, оказаться под корнями огромного дерева, не зарываясь при этом глубоко в землю. Забравшись под одну такую сосну, я испытал какой-то языческий трепет, и вышел оттуда с уверенностью, что получил от нее благословение. Это мое личное впечатление, потому что другие люди, как мне показалось, никаких чувств, кроме некоторого удивления, не испытывали. Хотя никакого опроса я, конечно, не проводил и, возможно, ошибаюсь.

С того февральского дня, когда я бродил по Plumb Beach, прошло три месяца. Наступило лето, давно проснулись травы и деревья, и мне захотелось узнать, выжила ли жертва урагана с вывернутыми корнями. Ведь бывает же, что после такой катастрофы, оставшиеся в земле корни поддерживают жизнь валёжины, если не всей, то хотя бы ее части. Интересно было посмотреть и на то, что сталось с обломком, торчащим из земли на трех корнях-подпорках.

И вот я снова иду вдоль песчаного берега пляжа. Еще издалека увидел поваленное дерево. И чем ближе я подходил, тем яснее становилось, что оно погибло. Ни единого листочка на нем не было, только серый ствол и сухие ветки, да желтые корни, с которых тонкими, похожими на папиросную бумагу лоскутами, слезала кора.

А “триффид” оказался живее всех живых, никуда не ушел и выпустил молодые коричневые листочки. Приспособился, значит, стоять на цыпочках.

Совсем неподалеку от него тянулись заросли невысоких кустов морской сливы, обильно украшенных белыми цветочками. Кстати, в названии Plumb Beach часто опускают букву “b”, и тогда это место превращается в Plum Beach, то есть в Сливовый пляж. Такое название этого уголка природы, расположенного в городской черте, мне очень нравится и, по-моему, гораздо больше ему подходит.

Но там, конечно, растут не только морские сливы, но и множество других кустарников и разообразных деревьев. В одном месте я наткнулся на невысокое деревце глицинии, которая набросила свои поникающие ветви-лианы на соседние кусты, украсив их своими душистыми лиловыми цветками, собранными в крупные, яркие кисти. Для меня это выглядело немного странно, так как я знал, что глициния вовсе не является коренным американским растением. Она - эмигрант. Ее родина находится в южной и восточной частях центрального Китая. Каким же ветром занесло ее на Сливовый пляж? Вероятнее всего, семечко глицинии попало сюда из какого-нибудь бруклинского бэкярда. Дело в том, что благодаря великолепию своих цветов, эта красотка широко используется в декоративном цветоводстве по всему миру, в том числе и в США и, конечно же, у нас в Нью-Йорке. А эта вырвалась на волю и неплохо себя чувствует на песчаном берегу бухты Джамейка.

По крайней мере явно лучше соседних кустов морской сливы, в развилках ветвей которых в конце весны можно увидеть многочисленные паутинные гнезда. Внутри этих серого цвета и неопрятного вида мешков прячутся голубовато-серые гусеницы кольчатого шелкопряда. Обычно они выползают наружу в темное время суток, но иногда, уже достаточно повзрослев, выбираются из своих гнезд и днем. Тогда их можно хорошо рассмотреть. Они довольно красиво расцвечены белыми, оранжевыми и голубыми полосами. Но красота их обманчива. Они являются серьезными вредителями, так как питаются распускающимися почками, а позже обгладывают молодые листочки. Когда их много, они способны загубить деревце или куст. Достигнув зрелости, гусеницы окукливаются и через две недели из них выходят светло-коричневые бабочки, которые летают в сумерках. Бабочки кольчатого шелкопряда вообще ничего не едят. Их задача - отложить яички, из которых выведется новое поколение гусениц. На диком пляже с этим вредителем никто не борется, и паутинные гнезда встречаются там поэтому очень часто. Мне было жаль морскую сливу, из плодов которой можно приготовить вкусное варенье, но помочь ей я ничем не мог.

Просто взял и вышел из прибрежных зарослей на песчаный берег. Там тоже можно увидеть много интересного. Среди обломков завитых раковин морских улиток, многочисленных створок морских гребешков, песчаных ракушек и мидий попадаются иногда морские черенки, которых здесь называют jackknife clam, то есть ракушка складной нож. Но по-моему узкие и вытянутые в длину створки морских черенков больше всего похожи на старые клинковые, опасные бритвы, в которых лезвие вкладывалось в слегка изогнутую ручку.

Там же легко можно отыскать панцири краба-паука. Спинная часть его панциря называется карапакс и имеет приблизительно треугольную форму. Карапакс краба-паука усажен небольшими бугорками и шипами, помогающими ему камуфлировать себя с помощью различного мусора, который он находит вокруг себя. В дело идут обломки кораллов, губок, камешки, обрывки водорослей, мелкие ракушки и другие беспозвоночные. Самого краба природа наделила цветом хаки, а “украсив” себя, вдобавок к этому, всяким мелким мусором, он становится практически неразличимым на фоне песчаного дна, что спасает его от хищников.

А еще нашел там среди плоских серо-черных прибрежных камней большого мечехвоста, почти неотличимого от них по цвету. Этого древнейшего обитателя наших вод называют еще краб-подкова из-за того, что его спинной щит похож на копыто лошади. Я перевернул краба на спину и увидел, что он шевелит своими многочисленными, снабженными клешням, ножками. Мне стало жалко бедолагу, выползшего слишком далеко на берег, и я, взяв его за хвост, закинул обратно в воду. Спасибо от него я не услышал, но, думаю, мне это когда-нибудь зачтётся.