Художник Владимир Лобанов

По субботам в Kings Bay Library, расположенной по адресу 3650 Nostrand Avenue, обычно проводятся разнообразные культурные мероприятия. Не должна была стать исключением и прошлая суббота, когда в галерее библиотеки планировалась презентация работ члена Еврейской Гильдии художников и мастеров прикладного искусства Владимира Лобанова, приуроченная к его 85-летию. Однако нью-йоркская погода, а точнее непогода, внесла в эти планы свои поправки. Из-за надвигающегося шторма презентацию пришлось перенести на 30 января.

Картины же были развешаны заранее, еще 9 января и любой желающий может их увидеть. Юбиляр представил на суд зрителей около трех десятков живописных полотен, написанных в разных жанрах, начиная от портета и пейзажа и кончая бытовыми сценами. В день презентации картины будут дополнены еще и расписными тарелками.

Ранее я уже видел несколько картин этого художника на коллективных выставках, прводимых Гильдией. Еще тогда они привлекли мое внимание профессионализмом исполнения и оригинальностью замыслов. Посещение же персональной выставки еще до презентации оправдало все мои ожидания. Но об этом чуть позже.

Сначала мне хочется рассказать о встрече с Владимиром Лобановым у него дома. Отворила мне дверь его жена Веля - моложавая и симпатичная женщина. Когда я вошел, поднялся мне навстречу, опираясь на тросточку, и сам хозяин, сидевший до этого на диване. Владимир оказался крупным, где-то под 190 см ростом, мужчиной с артистической внешностью.

На стенах в квартире висело с дюжину картин и очень много фарфоровых тарелок, разукрашенных разнообразными многоцветными рисунками. Хозяева сказали, что большинство полотен находится на выставке, поэтому свободное пространство они временно заполнили тарелками, которые расписал Владимир.

В зале у него выделен небольшой уголок, где стоит мольберт с незаконченным пейзажем, написанным акриловыми красками.
На стене, примыкающей к кухне, я обратил внимание на очень симпатичный триптих, главным, объединяющим элементом которого были крупные кисти спелой красной калины. Так и хотелось отщипнуть одну ягодку и сунуть в рот, чтобы ощутить терпкий, горьковатый вкус калины, которой лакомился давным-давно в детстве.

Оказалось, что у этого триптиха интересная история. Поначалу это был просто натюрморт, ныне занявший центральную часть триптиха. На различных выставках эта работа вызывала неизменное внимание зрителей своей яркой красочностью и прекрасным исполнением, когда каждая ягодка манила прозрачным соком, а яблоки, казалось, были налиты медом. И Владимир решил дописать к этому натюрморту еще две части. Так родился этот чудесный триптих.

И еще одна картина, оставленная дома, привлекла мое внимание. На ней изображен старик-портной, сидящий за швейной машинкой. Он застигнут в тот момент, когда вдруг резко от нее отвернулся, чтобы бросить взгляд в окно, сквозь которое льется ровный солнечный свет. Что-то важное, увиденное там, отвлекло его от работы, так как печать сосредоточенности еще не покинула его лицо. Интересная работа.

Родился Владимир в семье, где отец был бухгалтером, а мать домохозяйкой. Его отец хорошо рисовал, но профессионально этим никогда не занимался. Сын же унаследовал эту любовь к рисованию и еще в детстве решил, что будет художником. Однако у него были и другие увлечения. Маленький Володя был очень музыкален. Однажды он попал с родителями на концерт Буси Гольдштейна и был так поражен мастерской игрой на скрипке этого вундеркинда, что загорелся новой мечтой и захотел стать музыкантом. Мальчишка настоял на том, чтобы родители купили ему скрипку, и отправился учиться в музыкальную школу. Однако, наш почитатель юного таланта слегка переоценил свои силы, решив, что через пару-тройку дней сможет играть на полюбившемся было инструменте так же виртуозно, как это делал Буся. Разочарование не заставило себя долго ждать, скрипка была заброшена, и все силы уже окончательно и бесповоротно были отданы рисованию.

Воспоминания о тех временах послужили много позже поводом для написания картины под названием “Буся Гольдштейн”, на которой изображен малолетний музыкант со скрипкой, идущий по улице какого-то местечка. Эта небольшая картина представлена на выставке в галерее библиотеки.

Музыка же, несмотря на первое разочарование, не была предана забвению. Оказалось, что у Володи очень хороший голос, и он постоянно выступал в качестве солиста в школьной, а позднее и в институтской самодеятельности. Ну, и, конечно, участвовал как художник в оформлении стенгазет.

С началом войны семья была эвакуирована из Харькова в тогдашнюю столицу Киргизии город Фрунзе, где будущий художник посещал кружок рисования в доме пионеров.

После возвращения на Украину и окончания школы Владимир сначала поступил в художественное училище, а затем в институт прикладного и декоративного искусства во Львове, который и окончил в 1956 году. Его выпускной дипломной работой стала декоративная фарфоровая ваза, при изготовлении которой автору понадобились навыки керамиста, скульптора и художника. Дипломная работа студента, посвященная 700-летию Львова, получила самую высокую оценку, была замечена художественной общественностью города, о ней писали в газетах.
После завершения учебы Владимир много и плодотворно работал, причем помимо живописи он немало внимания уделял прикладному искусству: чеканке, фарфору, создавал большеформатные мозаики, витражи и панно, работая в технике сграффито. Не сторонился и общественной деятельности, за что был награжден медалью Шевченко.

А теперь собственно о выставке. Легко заметить, что старая любовь к музыке нашла свое отражение во многих произведениях В.Лобанова. Подтверждение тому - три живописные работы, посвященных джазу. Но кажется, что они созданы двумя разными художниками: одна в реалистическом, немного буффонадном стиле, две другие в стиле модерна, где перемежающиеся цветовые пятна создают впечатление динамичного, синкопированного музыкального пространства.

Это излюбленный стиль художника, в подобном ключе им выполнено множество работ, характеризующих его художественный почерк. Достаточно беглого взгдяда на такую картину, чтобы распознать руку В.Лобанова. Таков, например, холст “Велосипедисты”, не представленный на выставке, но который я видел у него дома. С помощью своего фирменного приема мастеру удается сотворить впечатление стремительного, непрерывного движения. Интересно, что при рассматривании картины “Шахматисты”, представленной в экспозиции и написанной в таком же стиле, у меня вовсе не возникло ощущения физического перемещения в пространстве, вместо этого я погрузился в обволакивающую атмосферу наэлектризованной мысли и высокого интеллектуального напряжения. Выходит, что похожими приемами, художник заставляет зрителя испытывать разные ощущения, и это лишний раз свидетельствует о его мастерстве.

Особо стоит сказать о картине “Холокост”, решенной в оригинальной цветовой гамме. Обычно на полотнах, изображающих трагедию еврейского народа, живописцы используют огненно-красные, оранжевые и черные тона. Здесь же сквозь оливково-зеленый фон с коричневатыми вкраплениями, как сквозь гущу сильных, полных жизни молодых деревьев и высоких трав, тянущихся к солнцу, вдруг проглядывает человек, прикрывший в ужасе лицо ладонями. Он видит нечто невообразимо страшное и трагическое. В картину нужно вглядеться. А вглядевшись, можно увидеть и нечто другое: размытые контуры человеческих фигур, лиц и рук. Это души загубленных людей, которым бы еще жить, наслаждаться солнцем, зеленеть, цвести и плодоносить: рожать детей, приносить в мир новые идеи, совершать научные открытия, писать книги, сочинять музыку и петь песни. А их убили.

Художник скупыми средствами добивается многогранного эффекта, заставляет задуматься, поразмыслить и о нашей сегодняшней жизни, когда в мире нарастает террор и продолжаются убийства ни в чем не повинных людей.

В заключение хочу выразить уверенность, что картины Владимира Лобанова никого не оставят равнодушным, и те любители искуства, которые посетят его выставку, получат истинное удовольствие.

1

Владимир says:
Май 23, 2022 @ 11:08

у меня есть около 30 работ Владимира Лобанова в Киеве мне их подарил сын Владимира Антон(Анатолий)

2

Борис says:
Май 26, 2022 @ 20:55

Я рад за вас.

Оставить комментарий

Имя (обязательно)

Почта (не показывается) (обязательно)

Сайт

Notify me of followup comments via e-mail.

Чистим-блистим

Черноглазый Чистим-Блистим
В старой будке за углом,
Ты когда-то появлялся
Вместе с маем и теплом.

Марина Бородицкая

Уже не первый раз старая открытка служит мне толчком для написания новой статьи, пробуждая далекие воспоминания.

На открытке, о которой идет речь, изображен чистильщик обуви. Снимок был сделан на Пятой авеню в Нью-Йорке в сороковых годах прошлого столетия известным американским фотографом Андреасом Фейнингером. В 1978 году он выпустил альбом из 162-х своих черно-белых фотографий под названием “New York in the Forties”. Тематически снимки были разделены на отдельные серии. В одну из них, озаглавленную “Shops, Vendors and Stands”, автор включил фотографию чистильщика обуви, которая потом была выпущена в виде открытки.

Человек, заснятый Фейнингером, сидит около своего примитивного стенда и явно не перегружен работой. По всей видимости он не очень-то хотел, чтобы его сфотографировали, и прикрыл поэтому лицо рукой. А может просто солнце било ему в глаза, а фотограф воспользовался моментом и щелкнул его. Спросить теперь некого.

Но сценка очень выразительна. Немолодой и явно небогатый человек пристроил свое кресло около парикмахерской и фотографии в надежде, что желающие постричься или сфотографироваться захотят воспользоваться и его услугами. Но, видно, место оказалось не очень удачным.

Эту открытку я относительно недавно увидел в куче других на флимаркете, а купить ее меня подтолкнуло воспоминание о том, как лет десять лет назад я сфотографировал чистильциков обуви практически там же на Пятой авеню. Мои герои поставили свое деревянное, сдвоенное кресло в очень оживленном месте на 42-й улице, почти на углу с Пятой авеню около Центральной городской библиотеки. Надо полагать, что этот передвижной стенд они купили вскладчину и работали вместе. Легко заметить, что устройство кресел не претерпело никаких существенных изменений за прошедшие полвека. И это хорошо видно, если сравнить снимки.

У моих чистильщиков в нишах под креслами размещены щетки, вакса и пластмассовые бутылки с чистящими средствами, а на высоких “подножках” висят тряпки для наведения блеска на обуви. Есть еще и пара выдвижных ящиков для хранения каких-то принадлежностей или, например, шнурков и запасов гуталина. Между подлокотниками смежных кресел торчит пара заткнутых туда газет, чтобы клиент не скучал и при желании мог их почитать, пока его обувь приводят в порядок.

В принципе организовать подобного рода бизнес не очень сложно и малозатратно. Главное найти деньги на приобретение если не будки, то специального кресла, на которое мог бы усесться клиент. Все остальное - щетки, вакса, бархотки стоят недорого. Кроме этого, можно получать дополнительный доход, продавая шнурки или специальный небольшой набор для ухода за обувью дома.

Профессия чистильщика обуви достаточно стара. Появившись в XVIII веке она оказалась очень востребованной к концу XIX-го столетия, когда чистильщики обуви, например, в крупных американских городах сидели чуть не на каждом углу. И этому есть простое объяснение. Это сейчас в любом, даже небольшом городе практически невозможно найти незаасфальтированную улицу, а еще относительно недавно многие улицы даже в Манхэттене, не говоря уже о других районах Нью-Йорка, не имели никакого покрытия. Была просто грунтовая дорога, по сторонам которой тянулись такие же тропинки. В сырую, дождливую погоду такие “тротуары” раскисали и пешеходы на них месили грязь. О том, что именно так и было, красноречиво свидетельствуют сохранившихся с конца позапрошлого века старые, фигурные, чугунные загородки около входа в некоторые городские особняки и браунстоуны. Если внимательно приглядеться, то можно легко обнаружить в кружевном литье ограждения небольшой пропуск, в котором вместо какого-либо рисунка находится просто поперечная металлическая пластинка. Это скрепер или скребок, о который очищали обвуь перед тем как войти в дом. У меня есть целая коллекция фотографий таких скребков, заснятых мною в разных районах Манхэттена и Бруклина.

Если же человек вышел из дома и добрался по грязи до асфальтированной улицы где-то в центре города, чтобы явиться на какую-либо важную для него встречу, то одним скребком не отделаешься. Необходимо воспользоваться услугами чистильшика обуви, ибо появившись на таком мероприятии в парадном костюме и грязной обуви, трудно расчитывать на успех. Поэтому чистильщики обуви, если и не процветали, то без заработка не оставались.

Сейчас ситуация, конечно, изменилась. Чистильщики обуви оказались не столь востребованными, как раньше. Улицы наших городов стали гораздо чище. Но чистильщика обуви еще можно отыскать, если знать где.

Я не знаю, сколько десять лет назад брали за свои услуги чистильщики обуви со своих клиентов. Но я думаю, что при определенном усердии и трудолюбии они могли неплохо зарабатывать, учитывая то оживленное место, где были размещены их кресла. Без сомнения правильный выбор места для своей будки определяет величну заработка чистильщика обуви. Ведь ему надо найти не просто точку, где постоянно толкутся люди, но необходимо учесть и финансовые возможности своих потенциальных клиентов. Можно простоять целый день в толпе прохожих, состоящей из мелких клерков, уличных торговцев и разных бездельников, у которых просто нет денег на такую роскошь. Они свою обувь чистят сами, если вообще ее чистят. С другой стороны у людей, выскочивших из офиса на улицу, чтобы перекусить, вполне могут быть деньги на эту процедуру, но нет 10-15-ти минут свободного времени, которое они могли бы на нее потратить. Так что тот, кто учтет все эти обстоятельства, заработает больше. Понятно, что выгодно расположить пункты такого сервиса в аэропортах, на авто- и железнодорожных вокзалах, около крупных торговых молов.

Одно такое местечко я знаю точно. Лучшее расположение для такого предприятия придумать трудно. Оно открыто и сейчас, и я не поленился специально съездить туда перед самым новым годом, чтобы узнать расценки за чистку обуви. Eddie’s Shoe repair находится в нижнем ярусе вестибюля гигантского здания Рокфеллер Центра со стороны Шестой авеню. Там имеется пять посадочных мест, но трудятся не менее десяти работников. Пять заняты чисткой обуви на ногах клиентов, трое чистят оставленные туфли, сапоги и ботинки и двое работают на кассе и подхвате. Почистить обувь, сидя в кресле и почитывая газету, стоит от трех до пяти долларов, а сама процедура длится 10-15 минут. Когда я подошел к мастерской, все места были заняты клиентами и стояла очередь из семи человек. Это были сплошь мужчины, большинство из которых явно работало в этом же здании, так как некоторые явились сюда одетыми совершенно не по погоде - просто в рубашках.

Примерно часа через три я снова прошел мимо Eddie’s Shoe repair, но картина ничуть не изменилась за исключением, вероятно, довольно редкого момента: в одном из кресел сидела женщина в высоких сапогах. Все остальное было прежним: свободные места отсутствовали и очередь из одних мужчин не стала короче.

В стране нашего исхода тоже можно было почиcтить обувь в будке у сапожника, так как они занимались не только ремонтом, но и чисткой. Ставишь ногу на специальную подставку, тебе в полуботинок заталкивают с двух сторон специальные картонки, чтобы случайно не запачкать носок, и сапожник начинает двумя щетками ухватисто охаживать, оглаживать тебе обувь, предварительно смазанную пахучим гуталином. Процедура завершается шлифовкой начищенного ботинка бархоткой, отчего он начинает блестеть, как лакированый. Я давно забыл, сколько стоило это удовольствие, но вспоминаю сценку, которую наблюдал в Иркутске летом 1972 года.

Это было своего рода частное предпринимательство в минимальных размерах. Прямо на тротуаре оживленной улицы расположился дебильного вида парень с нехитрым инвентарем чистильщика обуви. Перед ним был небольшой деревянный ящик, на который клиент мог поставить ногу. Сам же чистильщик работал стоя на коленях. Его услуги стоили рубль - большая цена по тем временам. Чуть в стороне стоял здоровенный амбал, который принимал деньги и следил за тем, чтобы парня не обидели. Чистил он рьяно и старательно и, похоже, не знал, когда остановиться. Он вспотел и зеленые сопли, которых до начала работы не было видно, свисали у него чуть не до нижней губы. Чистильщик вызывал брезгливость и сочувствие одновременно. Один прохожий стал возмущаться дороговизной, но охранник грубо его осадил, резонно и зло процедив сквозь зубы: “Не хочешь - не чисти”.

И то верно: “Не хочешь - не чисти”, но чистить надо. Так что услуги специалиста по части “чистим-блистим” нужны и сегодня, поэтому чистильщика обуви можно найти при желании в любом крупном городе любой страны.

А мне о далеких уже временах, когда в любой сапожной будке можно было недорого почистить обувь, напоминает стишок Марины Бородицкой, начальную строфу которого я использовал в качестве эпиграфа к своей статье.

Закончить же свое повествование я хочу словами французского драматурга Марселя Ашара, который сказал: “Едва ли не самые важные вещи в жизни — хорошая кровать и удобная обувь. Ведь мы всю жизнь проводим либо в кровати, либо в обуви”. Да и вообще недаром говорят, что чистые туфли и жмут приятно.

Путешествие в деревню

Дважды в последнюю неделю ушедшего года и один раз в уже наступившем году пришлось мне съездить в городишко Hewlett, расположенный в графстве Нассау на Лонг-Айленде всего приблизительно в тридцати минутах езды по Белту от бруклинского Шипсхед Бея, если, конечно, нет траффика. В эти три дня получалось так, что у меня было свободное время, которое вместо сидения в офисе я использовал для прогулок по этому городку. Раньше я там никогда не бывал.

Первым впечатлением было некоторое удивление, связанное с тем, что всего через полчаса езды от Бруклина можно попасть в глубоко провинциальное, тихое и сонное местечко.

В Wikipedia этот населенный пункт, обозначен как hamlet, то есть как деревушка, в которой по переписи 2010 года проживало без малого семь тысяч человек. Но не стоит, по понятным причинам, думать, что по улицам этой деревушки бродят коровы, а по утрам кричат петухи.
Фактически это типичный маленький американский городок с чистыми, обсаженными деревьями улицами, вдоль которых стоят аккуратные частные одно- и двухэтажные дома, а если есть третий - то это мансарда.

В мое первое посещение Хьюлетта свободного времени у меня оказалось совсем немного. Куда идти я не знал, и просто свернул в ближайший попавшийся мне на пути переулок. Он вывел меня на тихую и безлюдную улицу, носящую, однако, название Broadway. Местный Бродвей был застроен однообразными, без каких-либо особых изысков, домиками. Только в одном месте нашел я там отличающийся от других, относительно большой, старый, и явно необитаемый, дом. Перед его фасадом красовался высокий толстый пень, с приколоченной к нему доской для объявлений, к которой был приклеен полуистлевший листок бумаги, видимо, с информацией о продаже дома. Позже узнал только, что этот особняк был построен в 1903 году. И это свидетельствует о том, что деревенька Хьюлетт достаточно древняя по американским меркам.

Во второй мой приезд погода в Хьюлетте была поначалу прескверная: шел дождь и дул ветер. Но мне повезло. Дождь вскоре прекратился, ветер улегся и я, не теряя времени, вновь отправился изучать лонг-айлендскую глушь. В этот раз пошел в другую сторону и скоро попал в довольно симпатичный Grant Park, внутри которого помимо многочисленных луж оказалось приличных размеров озеро, густо заселенное дикими утками и гусями. Было пасмурно, но красиво. По берегам озера, а может быть пруда, росли высокие старые деревья, перевернутые отражения которых четко отражались в неподвижной серой, из-за серого неба, воде. Временами они рассыпались на мелкие осколки, когда по ним проплывала стайка гусей, а потом снова собирались в прежнюю картину. Пейзаж прямо-таки просился на полотно к художнику - любителю осенней природы.

Я медленно брёл вдоль берега по узкой тропинке и вышел неожиданно на большую лужайку, на которой четко отпечаталась глубокая колея от заехавшей на нее, невесть с какой целью, машины. Видно было, что она здесь забуксовала и ретировалась тем же путем, каким сюда попала.

И вот эта колея, заполненная коричневой водой, унесла меня в мое далекое сибирское детство, в пионерский лагерь. Лето в том году было дождливое и холодное, почти как нынешний декабрь здесь. И вот в один из таких дней мы отправились в долгожданный поход, где должны были на лесной поляне развести костер из собранного хвороста и приготовить себе обед на свежем воздухе. Продукты были погружены на телегу, в которую была впряжена старая кляча, и наш отряд отправился в путь по грунтовой дороге. Было холодно и непрерывно моросил дождь. Грязь налипала на ботинки, а кляча еле тянула телегу по глубокой колее. Мы прошли наверное с километр, когда дорога стала совсем плохой, телега застряла в грязи. Наши вожатые решили вернуться в лагерь. Совместными с клячей усилиями мы вытолкнули телегу из глубокой колдобины и отправились назад. Не знаю почему я так хорошо запомнил этот эпизод из моей пионерской жизни. Может потому, что мне очень хотелось пойти в этот поход, увидеть новые места, отведать супа, приготовленного на костре, а всё закончилось столь неудачно.

Из парка я вышел на одну из улиц и увидел на ней относительно большой двухэтажный дом, покрашенный в два цвета - оливковый и серый. Выделяло его из других присутствие над всеми окнами полукруглых, матерчатых, солнцезащитных навесов, выглядевших довольно нелепо в этот серый, пасмурный, декабрьский день. Эти навесы казались мне набрякшими, стариковскими веками, из-под которых подслеповатыми глазами дом всматривался в окружающий мир.

Я кивнул ему на прощание и уехал домой.

Мой третий и последний визит в Хьюлетт состоялся во второй день нового года. Времени в этот раз у меня было предостаточно, да и погода благоприятствовала прогулке. Теперь я уже знал, куда мне надо идти: в ту сторону, где я еще не был.

Так я оказался на Moffitt Avenue, вдоль которой выстроилась ровная и длинная шеренга солидных особняков, дружно повернувшихся к улице своими каминными трубами. Выглядело это очень необычно. Казалось будто каждый дом, словно солдат в строю, стоял по стойке смирно и по команде “К ноге!” держал винтовку с примкнутым длинным штыком так, что его острие слегка возвышалось над его головой.

Зато на соседней Hewlett Avenue стояли дома, которым была подана команада “На плечо!” и поэтому “штыки” высоко торчали над крышами. И вид этих каминных труб-штыков опять напомнил мне мое детство, хотя и слова-то такого “камин” я тогда не знал. Просто я вспомнил наш коммунальный дом в Новосибирске, на чердак и крышу которого я очень любил лазить. Сквозь кровельную жесть крыши, как грибы после дождя, “прорастали” многочисленные дымовые трубы от печей, с помощью которых отапливались квартиры в этом старом купеческом доме. Да и вообще печные трубы были непременной принадлежностью крыш всех домов в округе, потому что центральное отопление тогда было подведено только к некоторым домам в центре города. А еще вспомнилось мне, как однажды чистили дымоход в нашей печке, по-моему ёршиком из прутьев, а может просто метлой на длинном черенке, а сажу, как мне казалось, легкую, словно пух, собирали в таз и выносили во двор на помойку. Так мне запомнилась эта процедура. За точность не ручаюсь, уж больно давно это было.

В действительность меня вернул вид большого, массивного, кирпичного, с башенкой над центральным входом, здания, явно построенного в позапрошлом веке. Это была местная школа, расположенная не где-нибудь, а на хьюлеттском Бродвее. Интересно, что поперечные авеню, между которыми она стоит, носят названия Гарвард и Йель. Ну, а между какими еще улицами стоять уважающей себя школе? Чуть дальше там проходит авеню Принстон. Я не знаю, правда, сколько выпускников хьюлеттской школы окончили эти прославленные университеты, но направление, указывающее ученикам, куда надо стремиться после ее окончания, выбрано правильно.

Кстати, в этой деревушке почти нет улиц, одни только авеню. И вот, когда я стоял около школы, раздался мелодичный перезвон колоколов, из скрывавшейся где-то поблизости, но так и необнаруженной мною церкви.

Должен признаться, что поначалу деревушка показалась мне глубоко провинциальной, с соответствующим укладом жизни, особенно когда я сначала наткнулся на старый дом с высокими колоннами у парадного входа и скрывающимся за ними уютным балкончиком. Казалось, что вот-вот выйдет на него добропорядочный, хорошо упитанный господин в треугольной шляпе и толкнет небольшую предвыборную речь перед жителями деревушки, желая стать их мэром. Но дверь, ведущая на балкончик, при ближайшем рассмотрении оказалась фейковой, а сам он оказался лишь декоративным украшением. А вскоре после этого я невольно задержался около парочки легковых авто, стоящих друг против друга на противоположных сторонах улицы. Это были травянисто-зеленый Додж 1971 года выпуска и мышиного цвета, серый Плимут 1972-го, причем оба в отличном состоянии и вполне на ходу. Антик.

Однако через пару кварталов я увидел дом, крыша которого была покрыта солнечными батареями, и это вывело меня из романтического состояния и побудило отказаться от ложного представления о патриархальном быте деревушки Хьюлетт, вернув в современность.

Вобщем на все четыре стороны пройтись по этому городку мне не довелось, но в трех сторонах я все же побывал. И мне понравилось.