По странам Бенилюкса

В середине августа этого года мы с женой путешествовали по странам Бенилюкса, но кроме Бельгии, Нидерландов и Люксембурга прихватили еще по одному городу в Германии и Франции. Поездка наша оказалась очень интересной, но мне не хочется перечислять по порядку все достопримечательности, какие нам удалось увидеть, разбавив их описания сведениями, взятыми из интернета. Просто есть желание поделиться некоторыми личными впечатлениями о том, что сильнее всего удивило, заинтересовало, понравилось, врезалось в память, вызвало какие-то ассоциации, пробудило воспоминания. Хотя некоторой описательности все же избежать мне не удастся.

Прилетев в Париж в первой половине дня, мы взяли билеты на поезд до Брюсселя и примерно к трем часам уже были в своем отеле, расположенном практически в центре бельгийской столицы. Чуть-чуть отдохнув, пошли прогуляться по городу, чтобы скорее перейти на европейское время. Рядом с отелем пролегала широкая улица, на одной стороне которой стояли современные модерновые здания, а на другой - старые, но достаточно интересные в архитектурном плане. Мы прошли несколько кварталов по стороне с современной застройкой, а вернулись к отелю по другой стороне. Разница была разительная. Если одна сторона улицы выглядела относительно чистой и опрятной, то другая была покрыта кучами мусора, заплевана и загажена. По разные стороны дороги на этой улице живут совершенно разные люди - коренные бельгийцы и приезжие. Констатирую факт и, желая быть политкорректным, не оставляю никаких комментариев. В оставшиеся дни по этой улице мы ходили только до ближайшего продуктового магазина.

Брюссель - красивый город. Помимо замечательных архитектурных ансамблей, столицу Бельгии украшают многочисленные монументы и памятники, посвященные разным событиям и людям.

Лучше всего, по совершенно несхожим причинам, мне запомнились два. Первый - это памятник бургомистру Брюсселя Шарлю Булсу. Бронзовый бургомистр поразил меня своей лопатообразной бородой, но главное незаурядными, необыкновенно пышными усами, с загнутыми вверх концами, похожими на кисточки для бритья. На каждую из этих кисточек вполне можно было бы поставить по свечке, и тогда усы могли бы служить неплохим канделябром. По контрасту усищи Булса почему-то напомнили мне нафабренные, длинные и тонкие, как пики усики Сальвадора Дали. У всех свои причуды.

Шарль Булс занимал должность бургомистра Брюсселя в 1881-1899 годах. Будучи высокообразованным человеком и патриотом своего города, он уделял много внимания сохранению исторического облика столицы Бельгии. Благодаря его усилиям избежали перестройки старые здания на центральной площади города Гран Пляс. Вместо этого архитектурные уникумы были отреставрированы, а их фасадам возвращен первоначальный вид. Ныне эта площадь является одной из красивейших в Европе, за что благодарные потомки и поставили ему памятник.

Вторым оказался стоящий на площади Малый Саблон в глубине небольшого парка памятник графам Эгмонту и Горну. В те времена, когда Нидерланды, куда входили и территории нынешней Бельгии, находилсь под испанским контролем, оба графа верой и правдой служили испанской короне, хотя прекрасно видели, что насаждение в их стране порядков из метрополии, ведет к тяжелым экономическим последствиям. Однако, когда Вильгельм Оранский призвал их выступить против испанцев с оружием в руках, они отказались, не желая нарушать присягу, данную испанскому королю. Тем временем король Испании Филипп II направил в Нидерланды для усмирения беспорядков свои войска под командованием герцога Альбы. Тот обманным путем заманил Эгмонта и Горна к себе. Они были признаны изменниками и обезглавлены.

Эта история вдохновила И.Гёте на создание трагедии “Эгмонт”, по которой Людвиг ван Бетховен написал одноименную увертюру к своей «Героической симфонии».

Обо всех этих событиях нидерландской истории, случившихся четыре с половиной века назад, я, до обнаружения памятника Эгмонту и Горну, практически ничего не знал. Однако имя Эгмонт было знакомо мне детства. Так звали моего двоюродного брата. Его отец был виолончелистом и играл в симфоническом оркестре. Когда у него родился сын, оркестр как раз разучивал увертюру “Эгмонт” к “Героической симфонии” Бетховена. И новорожденный был назван нелепым для русского уха именем Эгмонт, хотя фактически это не имя, а фамилия. Но кого это волновало? Дома моего брата все звали Эдиком. И хотя он был на одиннадцать лет старше меня, я и моя младшая сестра с ним дружили и очень его любили.

Юность у Эдика была тяжелой. Отец оставил его мать - мою тетю, с двумя маленькими детьми. Они очень бедствовали. В 1945 году его призвали в армию, и он семь лет прослужил на острове Итуруп, расположенном на краю света на юге Курильской гряды, только что отвоеванной у Японии. Со снабжением там было очень плохо, солдаты жили впроголодь, а служба была нелегка. Демобилизовавшись, Эдик сменил свое имя и стал зваться Сергеем. Жить ему было негде, и он поселился у нас. Спал до самой своей женитьбы в нашей комнате на старом сундуке, называя его “мое девственное ложе”. Лишнюю кровать у нас поставить было негде. Он часто вспоминал о годах, проведенных на Итурупе, которые в конечном счете укоротили его жизнь. Работал он в те годы радистом в поездах дальнего следования, где и нашел свою суженую.

Вот такая моя личная история, связанная с совершенно чуждыми мне бронзовыми Эгмонтом и Горном, стоящими с маленьком парке.

Запомнился мне и королевский дворец в Брюсселе. За свою жизнь я повидал много царских и королевских хором. Все они красивы, но в принципе схожи: те же анфилады комнат, украшенных фресками, лепниной, позолотой, картинами и скульптурами. Однако, ничего подобного Зеркальному залу Брюссельского дворца я не видел нигде. Казалось, что его высокий потолок и свисающая с него люстра сплошь покрыты изумрудами, переливающимися чудесным, глубоким, зеленым цветом. Эффект был потрясающий. Признаюсь честно, я не догадался из чего это все великолепие сделано, пока не увидел на стене зала объяснение этого чуда.

Оказалось, что люстра и потолок этого зала выложены надкрыльями тропических жуков-златок. Эта работа, названная “Небеса наслаждения”, была выполнена за 3 месяца в 2002 году бельгийским художником Яном Фабром, потомком известного энтомолога и писателя Жана-Анри Фабра. Для того, чтобы потолок зала засверкал самоцветами, автору проекта потребовались надкрылья почти миллиона таиландских златок.

Тут я дожен сделать некоторое отступление и признаться в том, что в свое время коллекционирование жуков и бабочек было моим страстным увлечением. Помню, как я зачитывался книгами француза Жана-Анри Фабра и тогдашнего своего соотечественника профессора биологии и писателя Павла Мариковского, который увлекательно рассказывал о своих энтомологических экспедициях в пустыни Средней Азии, где я тоже многократно бывал. Но пожалуй, больше всего мне запомнились приключения, описанные в книге французского натуралиста и энтомолога Эжена Ле Мульта “Моя охота за бабочками”.

Здесь, на мой взгляд, следует сделать небольшое отступление в отступлении. Название этой книги, как и имя ее автора я напрочь забыл, потому что прочитал ее в начале своего увлечения энтомологией, что случилось где-то в 1972-73 годах. С тех пор прошло более сорока лет, но я помнил, что автор охотился за бабочками во Французской Гвиане и придумал украшать крыльями этих прекрасных созданий различные ювелирные безделушки и другие изделия подобного рода. И я разыскал на интернете и автора, и книгу и нашел в ней то место, которое процитирую позже. Я постоянно читал с детских лет, читаю ежедневно и по сей день. Но должен признаться, что большую часть из прочитанного сейчас, очень скоро забываю, а вот то, что прочел сорок лет назад, помню хорошо. Ничего нового здесь я не открыл, но все же это кажется мне удивительным.

После этого моего признания можно вернуться к Ле Мульту. В 1897 году, будучи 15-летним подростком, он попал во Французскую Гвиану вместе с отцом, согласившимся там работать, спасаясь от нищеты. Еще на родине Эжен увлекался коллекционированием бабочек, а тропическая природа Южной Америки открыла перед ним почти необозримые горизонты. В конце концов он стал известным энтомологом и одним из крупнейших в мире дилеров по продаже насекомых для коллекций, вывезя из Гвианы во Францию гигантское количество прекраснейших тропических бабочек из рода Морфо.

Изумительная окраска крыльев этих чудесных созданий обусловлена не наличием в них каких-то необыкновенных пигментов, а оптическими эффектами. Крылья бабочек рода Морфо несут на себе миллионы сложно устроенных оптических чешуек, представляющих собой крошечные зеркальца. Их необычная структура способствует преломлению, интреференции и отражению световых волн, в результате чего крылья этих крупных бабочек сияют волшебными, металлически блестящими красками. Отстутсвие же в них красящего пигмента наделяет их способностью никогда не выцветать.

А теперь самое время привести цитату из книги Ле Мульта: “Вскоре обилие в моих коллекциях ярких бабочек и, в частности, представительниц подсемейства Морфин навело меня на мысль использовать их блестящие крылышки для украшения. Я решил украшать частицами крыльев всевозможные предметы - драгоценности, пепельницы, чаши, подносы, шкатулки, кожаные изделия, картины, панно. Подбирая ради забавы обрывки этих крылышек один к другому, я невольно стал художником.

Я вызвал к себе ювелира. Он сделал для моих изделий такую красивую оправу из серебра и кристаллов, что я увлекся этим искусством. Прежде всего мы сделали туалетный прибор из массивного серебра, украшенный кусочками крыльев Морфо и Ураний. Знаменитая фирма Калу на Елисейских полях приобрела его у меня”.

Я клоню к тому, что Ян Фабр не является первооткрывателем использования насекомых для различных украшений, но, по моему мнению, он является, хочет он того или нет, продолжателем дела Ле Мульта, коммерческая деятельность которого (но конечно же не только его) привела, в частности, к снижению численности многих самых красивых видов бабочек из-за их хищнического отлова. В оправдание Ле Мульта можно сказать, что он действовал в начале 20-го века, когда вопросы экологии и защиты животных вообще не рассматривались или не стояли так остро, как сейчас. “Небеса же наслаждения” были созданы, повторюсь, в 2002 году, то есть в наше время.

В качестве смехотоврного, по моему мнению, оправдания в некоторых источниках пишут, что в Зеркальном зале были использованы надкрылья мертвых жуков. Ну, ясно, что не живых. Но где ж это можно было насобирать сотни тысяч златок, якобы умерших своей смертью и не сгнивших за пару дней в жарком и влажном тропическом лесу? Что за мор вдруг на них напал? Я уверен, что этот мор называется Ян Фабр с его помощниками. Они отлавливали несчастных златок сотнями тысяч, а потом умерщвляли, чтобы забрать у них надкрылья. О защите природы никто не думал, создавая “Небеса наслаждения”. И хотя эти жуки относятся к одному из самых многочисленных семейств жесткокрылых и в принципе являются вредителями, но такой участи они не заслуживают.

Как тут не вспомнить американского странствующего голубя, который до XIX века являлся одной из самых распространённых птиц на Земле. Популяция этих голубей по приблизительным оценкам составляла три-пять миллиардов особей, а сейчас не сыскать ни одной. Основной причиной, приведшей к исчезновению этого, процветавшего еще совсем недавно вида птиц, явилось браконьерство.
В середине XVIII века люди съели многотонную и непуганую стеллерову корову, обитавшую в прибрежных водах Командорских островов, управившись с этим делом всего за четверть века с момента, как эти животные были открыты. Нещадно перебили нелетающих и беззащитных птиц додо на Маврикии, почти напрочь уничтожили бизонов в Америке. И как тут не вспомнить про браконьеров, безжалостно уничтожающих носорогов и слонов ради получения прибыли от продажи их рогов и бивней. И пока будет спрос на то и другое, этих гигантских животных будут убивать, если сами же люди за них не заступятся.

Вот такие мысли начали вертеться у меня в голове через несколько минут после того, как я осознал, что же я вижу. Да, слов нет, получилось красиво и необычно, но и бесчеловечно. И мое первоначальное восхищение красотой Зеркального зала сменилось чувством если не разочарования, то обидой за людей, способных ради своей прихоти уничтожить миллионы прекраснейших созданий природы.

Ну, и наконец, чтобы окончательно расстаться с Брюсселем, хочу сказать пару слов об Атомиуме, который за годы, прошедшие с момента его постройки, превратился в символ бельгийской столицы вроде Эйфелевой башни в Париже. Я много раз видел его изображение на разных открытках и фотографиях и почему-то думал, что он невелик по размерам, являясь некой абстрактной скульптурой. Однако, оказавшись рядом с ним, я был сильно удивлен его размерами. Этот бывший французский павильон на Всемирной выставке 1958 года, символизировавший своей формой наступление атомного века, имеет в высоту 102 метра при диаметре каждой из девяти его сфер в 18 метров. Внутри труб, их соединяющих, есть эскалаторы, а в самую верхнюю сферу, в которй находится ресторан, можно подняться на лифте. Вобщем я был несколько шокирован внушительным видом этого монументального сооружения.

После этого признания мне могут сказать, что надо было получше подготовиться к поездке. Но я уверен, что каждый имеет право на собственные заблуждения. Важно во-время от них избавляться.

Расставшись с Брюсселем, мы не покинули Бельгию, а отправились в Брюгге. В этом чудесном городе, сохранившем в своем облике многие средневековые черты, мы ходили по старым, узким, XV-XVI веков улочкам, тянущимся вдоль многочисленных каналов. В их тихую воду, как в длинные зеркала, обрамленные кирпичными стенками, смотрятся сбереженные с древних времен дома с фасадами лесенкой. Их своеобразный архитектурный рисунок чрезвычайно меня будоражил, вызывая странное ностальгическое чувство. Мне казалось, что все это для меня не ново, что я когда-то уже ходил по этим улицам и даже где-то здесь жил, хотя был в этих местах впервые в жизни.

То же самое произошло со мной в детстве, когда в какой-то книжке с картинками я впервые увидел изображения египетских пирамид. Я вдруг испытал тогда странное щемящее чувство, что я их, не картинки, а именно пирамиды, уже когда-то видел. В книге было много картинок, но я запомнил из них только эту одну. Ее магически притягательное воздействие на меня я не мог тогда объяснить, да и не пытался этого сделать. Просто картинка будоражила воображение и заставляла вглядываться в нее каждый раз, когда я брал эту книгу в руки.

Невольно начинаешь думать, что во мне просыпается генетическая память, которая передалась мне от моих очень далеких предков, живших в древнем Египте, а потом попавших в один из северных европейских городов. Очень велика вероятность того, что они здесь жили в позднем средневековье, и вовсе не исключено, что кто-то из них ездил или плавал по своим торговым делам из одного ганзейского города в другой, ходил по их улицам, видел эти дома, а может и жил в одним из них.

Интресным мне кажется и другое. Я никогда не бывал в Египте и, естественно, не мог видеть грандиозных усыпальниц древнеегипетских фараонов. Но их вид, даже на картинке, никогда не оставлял меня равнодушным. Однако, я своими глазами видел настоящие пирамиды в мексиканской Чичен-Ице, где побывал дважды. И тамошние пирамиды никаких особых чувств, кроме обычного любопытства и простого интереса, у меня не вызывали. Мои предки никогда на Юкатане не жили.

После Брюгге мы побывали еще в Генте и Антверпене, которые тоже являются замечательными по красоте городами, но на беглый взгляд туриста все они похожи друг на друга. В каждом из них есть великолепные соборы, каналы с задумчивой водой, характерной архитектуры дома, уютные улочки, которые в Анртверпене, вдобавок ко всему, украшены многочисленными памятниками великим фламандским художникам. Здесь жили Дэвид Тенирс, Антонис Ван Дейк, Питер Пауль Рубенс и многие другие знаменитости.
В Антверпене мы отведали бельгийскую, особого приготовления, картошку фри, которая, по-моему, мало чем отличается от обычной French fries, и хорошего темно янтарного цвета пива De Koninck.

Из замечательного бельгийского Антверпена мы въехали в Нидерланды через деревню Киндердайк, расположенную в провинции Южная Голландия. В Киндердайке, возникшем на осушенных землях в месте слияния небольших рек Норд и Лек, сохранилось 19 ветряных мельниц, построенных в первой половине XVIII века. На этих мельницах никогда не мололи муку, потому что они были предназначены только для откачки воды с польдеров - участков земли, отвоеванных у моря. Сейчас это делают с помощью больших металлических шнеков, приводимых в движение электричеством. Кстати, прообразом шнека является водоподъемная машина, изобретенная Архимедом в 3-м веке до нашей эры, так называемый Архимедов винт. Каждый его видел в своей мясорубке.

Вид ветряных мельнц, считающихся неотъемлемой частью любого голландского пейзажа, настраивает на патриархальный лад. По каналам, олицетворяющим сельскую идиллию Киндердайка, плавают кораблики и лодки. Видел там забавную сценку, когда на моторной лодке, управляемой женщиной в красном жилете, плыли три большие, выстроившиеся хвост в хвост, собаки. Первая стояла на самом носу, как впередсмотрящий матрос, и неотрывно вглядывалась, а может внюхивалась, в проплывающие мимо берега, заросшие осокой и вейником.

Эта сценка напомнила мне о советском пограничнике Карацупе, о котором в мои пионерские годы школьникам прожужжали все уши, ставя его нам в пример. Со своей собакой по кличке Индус он задержал более трехсот нарушителей границы и еще более сотни убил. Вобщем благодаря ему, и таким, как он, ни один шпион не мог пробраться в Советский Союз, потому что его границы были на крепком замке. Однако, никогда не писали о том, что эти границы были заперты изнутри и охранялись в первую очередь от собственных граждан, чтобы они не могли убежать “из советского рая” в загнивающие капиталистические страны. А шпионы проникали в СССР совсем иными путями.

Думаю, индусы и мухтары в лодке, которую я увидел, несли совсем иную службу.

Мы остановились в Утрехте - старинном и красивом городе, в котором многие улицы тянутся вдоль каналов с переброшенными через них мостиками. Красиво и особенно романтично такие улицы смотрятся в вечерних сумерках, когда зажигаются первые фонари. Гуляя по городу, я вспомнил про New Utrecht Avenue в Бруклине, названную так в память о существовавшем в этих местах одноименном городке, основанном выходцем из Утрехта Корнелиусом ван Веркховеном во второй половине 17-го века. Недалеко от этой улицы, над которой грохочут поезда надземки, мы жили в первые годы после эмиграции. Даже близко у нее нет ничего общего с чистыми, тихими и задумчивыми улицами города, давшего ей название.

Побывали мы, конечно, и в Амстердаме. Про этот неординарный город написано столько, что мне добавить нечего. Но об улицах красных фонарей, я все же хочу сказать пару слов. Вечером там было полно народу. Очень легко одетые девицы стояли за стеклянными дверьми и призывно покачивали бедрами. Часто попадались знаки с перечеркнутым фотоаппаратом, запрещающие делать снимки. И когда один из прохожих на моих глазах попытался незаметно сфотографировать полуголую красотку в окне, все, кто оказался рядом, могли увидеть, как улыбчивая девица, заметившая незадачливого папарацци, в одно мгновение превратилась в яростную фурию. Она открыла дверь и смачно в него плюнула. Тот, не говоря ни слова, поспешно смылся, не успев утереться. Дело в том, что за задней стенкой комнат, в которых проститутки принимают клиентов, сидят крепкие ребята, которые могут здорово намять бока их обидчикам.

В Амстердаме посетили мы и неуютный бывший еврейский квартал, где сейчас есть еврейский музей и стоит фактически пустое, старое и большое здание синагоги. Памятник несуществующему.

Следующим на нашем пути был Роттердам. Этот крупный, старинный портовый город, имевший важное стратегическое значение, был почти полностью разрушен немцами в самом начале Второй мировой войны. После ее окончания город отстроили заново.
В память о трагических событиях военных лет на роттердамской набережной Левенхавен в 1953 году была установлена скульптура “Разрушенный город”, созданная выдающимся мастером Осипом Цадкиным. Это совершенно замечательное произведение просто потрясло меня. Не берусь его описывать, просто приведу высказывание крупного американского историка, социолога и философа Льюиса Мамфорда об этой работе Осипа Цадкина, ибо, по-моему, лучше не скажешь: «Голова и туловище отброшены назад, лицо искажено болью, раздирающий крик рвется изо рта, руки гигантские, кисти умоляют, вся фигура в судороге смертельно раненного, и, однако, она неотразимо живая. Обгоревший ствол дополняет этот образ оскверненной жизни. Зияющая дыра, вызванная взрывом, открывается в середине бюста, выражая мучительную агонию Роттердама. Это образ, столь же ужасный в своей экспрессии, как «Герника» Пикассо, но он задуман с силой, которая провозглашает о возрождении Роттердама».

Именно эта скульптура теперь неотрывно ассоциируется у меня со словом “Роттердам”. В целом же этот красивый и современный город, являющийся самым большим портом в Европе, оставил о себе приятные воспоминания.

Следующим на нашем пути оказался чудесный город Дельфт, насквозь пропитанный ароматами старины. Он весь изрезан каналами, многие из которых сплошь заросли ряской. Из-за этого мне иногда казалось, что по ним можно ходить. В городе сохранилось множество старинных домов и непередаваемо привлекательных улиц, задевающих своим видом глубоко упрятанные в душе струны, о которых я, большей частью, и не подозревал.

Пробираясь в толкучке дельфтского рынка, я впервые услышал и увидел так называемый “варварский орган”, который громко наигрывал приятную мелодию. Я подумал, что это очень старая вещь. Спросил об этом хозяина, и он, к моему разочарованию, сказал, что этому органу примерно 40 лет. Фактически это повозка, в которую впрягается лошадь, перевозящая ее с места на место. С фасада орган представляет собой как бы театральную сцену с тремя артистами в старинных одеждах, а сзади видны два барабана с колотушками и большое колесо с ременной передачей накинутой на ось электромотора, который и приводит этот орган в действие. Раньше это колесо крутили вручную. Самих органных труб не видно. Пока орган наигрывает, помощник хозяина ходит по кругу и собирает пожертвования.

Называется этот орган варварским по недоразумению. Впервые он был изготовлен на фабрике Барбери во Франции в 18 веке, а потом из “органа Барбери” превратился в “варварский орган”.

На рынке в Дельфте мы лакомились замечательной голландской малосольной селедкой, запивая ее отличным пивом Tripel Karmeliet. Местные жители эту выпотрошенную и освобожденную от костей рыбку берут за хвостик, запрокидывают голову и сверху опускают прямо в рот.

Процесс закусывания пива селедкой по-голландски забавно и достоверно изобразил известный американский скульптор Том Оттернесс. Его большущий “Поедатель селедки” стоит среди многих других его оригинальных произведений в курортной зоне Курхаус под Гаагой на берегу Северного моря, где ее и вылавливают.

На рыночной площади в Дельфте мы накупили много подарков для всех. Для себя приобрели фарфоровую корову, расписанную в стиле минималиста Мондриана. (Дома с огорчением узнал, что ее можно купить у нас здесь на Amazon’е).

Из-за множества каналов местами Дельфт похож на Венецию: дома здесь тоже уходят фундаментами в воду. Когда-то к ним подплывали корабли с товарами, в нижнем этаже дома открывались, расположенные чуть выше уровня воды, двери склада, и товары перегружались прямо туда, а с другой стороны дома находилась торговая улица. Поэтому купцу, чтобы начать продажу новых товаров, надо было только открыть дверь в свою лавку с противоположной стороны дома. Удобно.

Кстати, стоит отметить, что улицы в городах Северной Европы вымощены брусчаткой или клинкером.

В Дельфте жил и работал Антони ван Левенгук, который открыл одноклеточные организмы, став таким образом основоположником микробиологии. Его барельефное изображение я увидел на чугунной решетке, огораживающей кирпичный дом с садом. Возможно он там жил когда-то, но я не обнаружил никаких надписей в подтверждение своего предположения.

Глядя на добродушное лицо этого человека, я вспомнил про экзамен по микробиологии, который сдавал в Новосибирском мединституте заведующей кафедрой, известной антисемитке, проф. Воробьевой, выбравшей именно меня из группы готовившихся отвечать студентов. После того, как я ответил на все вопросы по билету, она попросила меня рассказать про plaque trouble, произнеся этот термин по-французски, у которого, конечно, был русский аналог. Причем ее французский был больше похож на коровье мычание, чем на членораздельную речь. Я, недолго думая, тут же ей ответил, что впервые это слышу. Она даже несколько опешила от такого признания, так как на этот явный вопрос на засыпку, она ожидала увидеть, как я начну мучительно вспоминать, что же это такое. Криво усмехнувшись, она сказала, что это мутные стерильные пятна. О них я был неплохо осведомлен, но не дав мне вымолвить и пару слов, она спросила: “Кто изобрел сульфидин?” Этот вопрос не имел прямого отношения к сути предмета, который я сдавал, скорее это был тест на запоминание. А память у меня была неплохая, и я с удовольствием сообщил Воробьевой, что сульфидин изобрел Исаак Яковлевич Постовский, специально назвав ученого по имени-отчеству. В учебнике было упомянуто, что открывателем сульфидина был советский ученый И.Я.Постовский, без всякой расшифровки инициалов. Но я всегда заглядывал в справочники или в Большую Медицинскую Энциклопедию, когда натыкался на “подозрительную” фамилию, потому что мне хотелось гордиться учеными-евреями. Услышав мой ответ, Воробьева широко, не прикрывая рот, зевнула, показав мне свои гланды и золотые коронки, и вывела в моей зачетке четверку. Так у меня появилась первая такая оценка. Потом еще были парочку, но это отдельные истории. А тогда я не сильно расстроился, хотя и лишился повышенной стипендии на следуюший семестр. Но этот экзамен, который я сдавал в конце пятидесятых годов, запомнился мне на всю жизнь, как и вопросы, заданные мне тогда.

Однако, вернемся к приятному. В очень живописном, раскинувшемся на берегах Мааса голландском Маастрихте, мне запомнился большой книжный рынок, где у всех многочисленных продавцов я спрашивал о наличии книг на русском языке. Ни у кого их не было, только одна продавщица меня догнала, когда я уже отошел от ее стола, и показала тоненький учебник русского языка. Спросила, о чем это. В книжных магазинах - то же самое.

Собираясь отобедать в Маастрихте, мы опять соблазнились малосольной селедкой, прихватив еще и жареной рыбы. Но в этот раз получилось неудачно, потому что мелкая жареная рыбешка, вроде кильки, сильно горчила. Причина оказалась простой: ее не освобождали от кишок и не отрезали ей голову, а опускали в кляр целиком. Получалось противно на вкус. Выпили неплохого, типа пильзенского, пива Chateau Neubourg. Набрал на память довольно много подставок для пива - бирдекелей по-немецки или бирматов по-английски. Пиво практически везде в Бельгии и Нидерландах подавали на картонных бирматах с напечатаным на них названием заказанного напитка.

Последней нашей остановкой в Нидерландах была столица этой страны Гаага - относительно небольшой, красивый город с королевскими дворцами и многочисленными статуями королей.

Очень красив комплекс зданий Бинненхоф, расположенный в центре Гааги на берегу большого пруда с фонтаном в центре. В Бинненхофе заседает парламент Нидерландов и находится резиденция премьер-министра.

Напротив дворца Ноордейнде в Гааге стоит конная статуя Вильгельму I Оранскому, также известному как Вильгельм Молчаливый. Я о нем уже упоминал. Он был выдающимся организатором, дипломатом и государственным деятелем, который добился независимости от Испании, присвоил голландскому языку официальный статус и основал в 1575 году университет в Лейдене, чем заслужил звание “Отца Нации”.

Когда я фотографировал этого выдающегося человека, он молча отвернулся, так как ему светило солнце в глаза, а зайти с другой стороны, чтобы сделать хорошее фото, я не мог, потому что тогда свет бил в объектив моего фотоаппарата. Прошу прощения за неудачный ракурс снимка.

Совсем недалеко от памятника Оранскому, стоит совершенно другого типа скультура, посвященная любимой голландцами королеве Вильгельмине, которая во время германской оккупации Нидерландов в годы Второй мировой войны, не желая сотрудничать с фашистами, жила в Лондоне и регулярно выступала оттуда по радио с обращениями к своему народу. Она называла Гитлера заклятым врагом человечества.

Королева странным образом представлена на этом памятнике в виде толстой бесформенной и безликой бабы в верхней одежде, похожей на овчиный тулуп. Такую можно было бы встретить где-нибудь зимой в сибирской глубинке. Некоторые пытаются объяснить символизм этой полуабстрактной скульптуры тем, что на ней изображена не сама Вильгельмина, а ее голос, доносившийся в годы войны до Нидерландов из Англии. Но, по-моему мнению, даже если это и так, голос мог бы быть более мелодичным.

Из Нидерландов мы отправились в столицу Великого Герцогства Люксембургского город Люксембург. Он расположен в холмистой местности, и хотя наибольшая высота здешних «гор» чуть больше шестисот метров, реки проточили в них глубокие, картинные ущелья. На их отвесных скалистых берегах в древние времена еще римлянами были построены мощные крепостные стены, которые сохранились до сих пор, а за ними разрастался город, и сейчас он чрезвычайно живописен. Люксембург расположен ярусами над плывущими в самом низу речками, поверх высоченных берегов которых перекинуты разнообразные - массивные и изящные, мосты.

На следующий день после полудня мы решили съездить в расположенный неподалеку от Люксембурга немецкий город Трир. Название этого города я помнил с тех давних времен, когда в мединституте на занятиях по политэкономии изучал столь необходимый для будущего врача “Капитал” Карла Маркса, а заодно и его биографию, откуда и узнал, что основопложник марксизма родился в Трире. Должен признать, что он выбрал для своего рождения очень симпатичный и красивый город.

В Трире мне запомнились величественные руины древнеримской крепости и большой, красивый дом, построенный в 1213 году. Такого чуда не увидишь в Нью-Йорке, бродя по улицам которого с фотоаппаратом, я радовался, когда натыкался на постройку чуть старше ста лет.

В Трире до сих пор живут однофамильцы Карла Маркса, но они явно стараются откреститься от какого-либо родства с ним. Так в витрине магазина мод “Modehaus Marx” представлена родословная его основателя, в которой на нашлось места для автора “Капитала”.

В Трире мы решили отобедать на немцкий манер: съели по сосиске с кислой капустой и картошкой фри и запили это белым сухим мозельским вином. Вполне.

Из Люксембурга мы вернулись в Брюсеель и поселились в том же отеле, где останавливалмсь раньше. Оттуда мы совершили две наши последние вылазки - в Мечелен или Малин и в Лилль.

Попасть в Малин мне очень хотелось потому, что от его названия пошло русское выражение “малиновый звон”. В этом городе, ставшем к XVII веку европейским центром колокольного литья и колокольной музыки, при соборе Святого Румольда находится башня, в которой размещен знаменитый набор из 49 колоколов, образующих особый музыкальный инструмент, называемый карильоном. Этот малинский карильон формировался почти пятьсот лет и, обладая неповторимым звучанием, является одним из лучших в Европе. Сейчас на этом своеобразном музыкальном инструменте исполняются как народные мелодии, так и произведения, специально для него написанные.

Собор Святого Румольда с башней находится на главной площади городка, улицы вокруг которой застроены симпатичными старинными домами, не похожими один на другой, но выдержанными в стиле и духе XVII-XVIII веков. Внутри собора было очень красиво, народа было мало, и мы смогли осмотреть его не продираясь сквозь толпу. Особенно хороши были витражи, которые ярко и многоцветно светились, несмотря на постоянную пасмурную погоду. К сожалению, послушать звучание знаменитого карильона нам не удалось. Наш визит в Малин состоялся в будний день, и встречать нас звоном колоколов почему-то никто не стал.

Последним пунктом нашего путешествия в этот раз был город Лилль, бывший до недавнего времени ценгтром текстильной промышленности Франции.

Утром мы отправились на вокзал, где купили два билета на скорый поезд. Дело в том, что на простом поезде до Лилля ехать немногим более двух часов, а скорый успевает докатить туда за 35 минут. Вокзалом отправления для нас был Brussels Noord, но чтобы попать на скорый поезд, нам нужно было сделать пересадку на вокзале Brussels Midi. Там мы сели в поезд на Лилль, но он что-то запаздывал с отправлением. Наконец, минут через 15 бесплодного ожидания по радио что-то сообщили, по-французски, конечно. Мы ничего не поняли, но пассажиры стали дружно выходить из вагона. Мои просьбы, обращенные сначала к молодому парню, а потом к девушке, перевести сказанное на английский не помогли: они не знали этого языка. Мы нервничали. Наконец, нашелся-таки мужчина средних лет, который сказал нам, что у нашего локомотива обнаружена поломка в двигателе и всем предложено пересесть в состав, стоящий на соседнем пути. Вообще должен отметить, коли уж я заговорил об этом, что люди и в Бельгии, и во Франции зачастую или вообще не понимают английской речи, или говорят очень плохо. И это меня сильно удивляло, особенно когда это касалось молодых людей, к которым я чаще обращался, полагая, что уж они-то должны понимать по-английски. Вобщем это оказалось заблуждением, как и то, что поезда во всей Европе ходят точно по расписанию.

В итоге в Лилль, хоть и не без нервотрепки, мы все-таки попали. И не пожалели. Он оказался очень симпатичным и уютным городом. Особенно интересными оказались площадь генерала Де Голля с расположенным по соседству шедевром фламандской архитектуры середины XVII века зданием старой биржи, и площадь Республики, ограниченная с одной стороны массивным зданием префектуры, а с другой элегантным Дворцом изящных искусств.

Следующим утром мы улетели из Брюсселя домой. Земля внизу долго скрывалась под облаками, но когда мы достигли Гренландии, небо совершенно очистилось, и я мог отчетливо видеть с высоты в 10 тысяч метров буро-черные горные кряжи, прорезанные длинными фьордами, в которых плавали белые айсберги. Снега были лишены только прибрежные подножия скалистых берегов, чуть дальше все сверкало ослепительной белизной. В фиорды длинными языками спускались ледники. Было видно сначала гладкую белую поверхность, которая постепенно серела, а ближе к морю покрывалась многочисленными поперечными трещинами, как глубокими морщинами, а еще дальше лед скатывался в воду. Было интересно смотреть на фантастически красивый, но безжизненный пейзаж. К сожалению, мне поздно пришла мысль сфотографировать виды Гренландии из окна самолета. Мы уже удалялись от самого большого в мире острова, когда я все же спохватился и успел сделать несколько снимков. Впереди была Америка. Путешествие заканчивалось.