Пуговица

Все началось с того, что жена младшего научного сотрудника Павла Васильевича, а для большинства на работе просто Паши, купила себе красивое импортное пальто.

- Носи, Валентина, на здоровье, - сказал Павел Васильевич, обнимая жену. Это была их первая совместная крупная покупка.

Валентина светилась удовольствием - пальто хорошо сидело на ее стройной фигурке. Однако буквально через неделю произошла неприятность: от пальто оторвалась и потерялась пуговица. Кусочек ткани с запасной пуговицей тоже куда-то запропастился - жена перевернула весь дом в поисках этой тряпицы, но она словно сквозь землю провалилась.

Огорчение Валентины было велико. Пуговицы на пальто были крупные, красивые, «фирменные» и рисунком подходили к фактуре драпа. Менять их Валентина ни за что не хотела. А попытки найти замену у знакомых и сослуживцев оказались безрезультатными – у некоторых были похожие пальто, но с другими пуговицами.

В прескверном настроении Валентина демонстративно уходила на работу в плаще, жалуясь на холодную погоду и бросая укоризненные взгляды на мужа, как будто он был виноват в потере злополучной пуговицы или прилагал мало усилий для ее поиска.

Где-то через неделю после произошедших событий, Павел Васильевич, выходя из автобуса, наступил на маленький, как ему показалось, камешек, поскользнулся и изрядно подвернул ногу. Чертыхаясь он бросил взгляд на предмет, ставший причиной небольшой этой травмы, и увидел пуговицу, такую же, как на пальто у Валентины. Однако ушко пуговицы было безнадежно раздавлено крепким каблуком ботинка младшего научного сотрудника.

- Какая досада, - подумал Павел Васильевич, жалея о сломанной пуговице и забыв про боль в ноге. Прихрамывая, он обошел кругом остановку в детской надежде найти еще одну такую же, но целую. Нужной, конечно, он не обнаружил. Но подобрал две другие, одна из которых явно была от хорошего пальто. По дороге домой Павел Васильевич внимательно смотрел на тротуар, заглядывал даже в арык, но ничего кроме конфетных оберток и сломанной расчески не увидел.

Увлеченный этим занятием, он прошел не поздоровавшись мимо своего соседа, пенсионера Порфирия Петровича, которы й за тридцать с лишним лет службы в ГАИ привык, чтобы его замечали еще издали.

Дома у Павла Васильевича назревала драма. Валентина с отрешенным видом сидела на кухне. Было ясно, что на ужин сегодня, как и вчера, в лучшем случае будет глазунья.

- Подумать только, - повторяла жена, такая вещь зря висит в шифоньере. А сейчас ведь сезон, пальто носить надо! Я чувствую, что когда найдется пуговица, пальто выйдет из моды! В глазах Валентины стояли слезы.

Успокоив, насколько это было возможно, жену, Павел Васильевич пообещал утроить усилия по розыску пуговицы. Мол, есть идея.

Рано утром, в воскресенье, сказав, что идет в библиотеку поискать кое-какую литературу по теме будущей диссертации, он отправился на автостанцию, решив, что именно там, где всегда толпится много людей, стремящихся попасть в переполненный автобус или выбраться из него, самое подходящее место для поисков злополучной пуговицы.

Медленно с независимым видом прогуливался младший научный сотрудник вдоль многочисленных посадочных площадок, разыскивая оторванные пуговицы. Поначалу Павел Васильевич испытывал некоторую неловкость, нагибаясь за находками, но вскоре перестал обращать на это внимание. У него даже появился спортивный азарт, а может пробудилось чувство коллекционера: пуговиц попадалось на удивление много. Они проступали из-под начинавшего таять снега, лежали на асфальтовых проплешинах, но особенно часто валялись вдоль гранитных бордюров и на дне сухих арыков, куда их заметали дворники.

После того как в кармане у младшего научного сотрудника оказалось более тридцати этих изделий ширпотреба, в нем громким голосом заговорила его склонность к научным изысканиям: он принялся за их систематизацию.

Здесь были бельевые, одежные и фасонные произведения местной промышленности. Больше всего оказалось пуговиц от мужских и женских пальто, пиджаков и плащей. И все они до известной степени характеризовали своих прежних владельцев.

Вот серая пуговица от женского плаща с ниткой в двух из четырех дырочек. Явно было плохо пришита. Наверное долго болталась на этой нитке, пока не оторвалась. Значит, хозяйка была не очень-то большой аккуратисткой. А вот крупная, вырванная «с мясом» темно-коричневая пуговица от мужского пальто. Явно видно, что ее бывший хозяин-здоровяк не был отягощен хорошими манерами и напролом лез в автобус, не считаясь с потерями.

Много было и бельевых пуговиц – белых пластмассовых и перламутровых.

- Интресно, в каком виде возвращаются домой некоторые женщины, растеряв столько пуговиц по дороге. Надо полагать езда в переполненном общественном транспорте – это веский аргумент в их защиту от необоснованных подозрений иных чересчур ревнивых мужей, - сработал аналитический ум младшего научного сотрудника.

Меньше всего было фасонных пуговиц на ушке. Большую часть из них пришлось выбросить из-за сломанных ушек. Выступавшая над поверхностью пуговицы, эта ее конструктивная деталь была и самым уязвимым ее местом. Если на пуговицах с глазками после того, как на них наступали, оставались только царапины, то на пуговицах с ушками это отражалось непоправимым образом – они ломались.

Тут Павел Васильевич вспомнил анекдотическое объяснение причины вымирания динозавров, которые постоянно над всеми высовывались, за что естественный отбор их и прихлопнул.

- Оказывается принцип «не высовывайся» применим и к мертвой природе, - сделал открытие младший научный сотрудник.

Через три часа неспешного кружения по автостанции Павел Васильевич стал обладателем пятидесяти шести пуговиц и сорока двух копеек. Он нашел двугривенный, пятиалтынный и семь копеек медью.

- Да, деньги теряют значительно реже пуговиц, подумал Павел Васильевич. – А может их чаще подбирают?

Конкурентов по сбору пуговиц видно не было. Но несмотря на столь благоприятное обстоятельство, нужная пуговица в коллекции, сильно оттопыривающей карман, отсутствовала.

Что делать? Как возвращаться домой с пустыми руками? В подавленном состоянии Павел Васильевич машинально полез в верхний карман пиджака за расческой, чтобы подправить расрепавшиеся после многочисленных наклонов, волосы. Расческу он там не нашел, зато обнаружил дырку средних размеров. Настроение еще больше испортилось. Что же предпринять?

Грустные его размышления были прерваны появлением таинственной незнакомки в пальто, на котором красовались вожделенные пуговицы. Молодая женщина с трудом выбралась из автобуса и направилась в сторону ближайшего гастронома.

Как утопающий хватается за соломинку, так Павел Васильевич бросился за ней в надежде на чудо. Смутное впечатление, что нижняя пуговица на пальто плохо держится, легко переросло в непоколебимую уверенность. Шагая за незнакомкой, он напряженно смотрел ей в спину, на место проекции нижней пуговицы, сосредоточив на этом все свои мысли. Павел Васильевич думал про телекинез и телепортацию, призывая их себе на помощь, и остро желал, чтобы пуговица оторвалась. Он даже представлял себе как она катится по асфальту ему под ноги.

Видимо Павел Васильевич обладал незаурядными телепатическими способностями, потому что женщина неожиданно оглянулась, и, наткнувшись на гипнотический взгляд младшего научного сотрудника, ускорила шаг. Пришлось прибавить и Павлу Васильевичу. Они уже почти бежали, когда наш герой заметил, что обладательница пальто стремительно приближается к милиционеру.

К счастью для «гипнотизера», они в этот момент пробегали мимо очередной автобусной остановки. Не раздумывая, он вскочил в отправляющийся неизвестно куда автобус. Сквозь стекло захлопнувшейся двери Павел Васильевич видел, как стоя возле милиционера, женщина ищет недоуменным взглядом неожиданно пропавшего преследователя.

- Вот это я бы влип, - подумал инстинктивно отстраняясь от двери и постепенно приходя в себя, младший научный сотрудник.

Автобус оказался экспрессом и без остановки домчал Павла Васильевича до городского вещевого рынка. Выйдя вместе со всеми, он безвольно поплыл в людском потоке, оказавшись вскоре рядом с длинным мангалом, на котором жарились, распространяя волшебные запахи, шашлыки. У Павла Васильевича, изголодавшегося за неделю семейных неурядиц, уставшего от блужданий по автостанции, разыгрался волчий аппетит. С трудом выстояв очередь, он вложил в шашлык весь свой личный капитал, оставив пару монет только на обратный проезд.

Съеденный шашлык привел младшего научного сотрудника в благодушное настроение. Он решил напомнить жене, что не пальто пришивают к пуговице, а наоборот, поэтому не стоит устраивать из-за какой-то мелочи вселенской трагедии. С этой успокоительной мыслью Павел Васильевич отправился к остановке.

Лавируя в водовороте продавцов и покупателей, он оказался около заросшего сивой щетиной деда с подозрительного цвета носом. Дед разложил свой товар прямо за земле. Здесь были всякие болты, шурупы, старые висячие замки, целые связки ключей, потемневшие от времени дверные крючки, скобы, шпингалеты, защелки и задвижки, а рядом на клочке газеты лежала кучка гаек, ржавых шайб и пуговиц. И в этом хламе, как жемчужно зерно, сверкала нужная Павлу Васильевицу пуговица.

- Сколько? - дрожащим от волнения голосом спросил младший научный сотрудник. Оказавшись неплохим психологом и почуяв, что покупатель от него не уйдет, дед задумался, долго тер пуговицу заскорузлым пальцем, а потом заломил несуразную цену.

Ни слова не говоря, Павел Васильевич полез в карман и извлек оттуда свои жалкие монетки, оставленные на обратный билет, и с ужасом вспомнил, что больше у него нет ни копейки.

- Ты что, дед! – закричал он, - такие деньги за какую-то паршивую пуговицу? Возьми вот это и радуйся! – уже более миролюбиво закончил он и протянул деду всю оставшуюся у него наличность.

Но дед, как клещ, вцепился в пуговицу и ни за что не уступал. Отчаяние охватило Павла Васильевича. Увидев это, дед немного снизил цену. Без всякой надежды принялся младший научный сотрудник за ревизию своих карманов и сразу же наткнулся на пригоршню пуговиц.

- Отдаю все за одну, - сказал он, выгребая их из кармана. Дед слегка опешил, но сделка состоялась.
Обалдевший от счастья Павел Васильевич понадежней спрятал пуговицу в верхний карман пиджака и отправился штурмовать автобус.

К столетию моего папы

Завтра, 10 апреля 2011 года, папе исполнилось бы ровно 100 лет, но вот уже два десятилетия прошло с тех пор, как его с нами нет.

У нас в семье сохранилось «Свидетельство», выданное родителям папы красноярским раввином Копелем Шмерковичем о том, что у них 28 марта 1911 года родился сын, над которым по Иудейскому Исповеданию 4 апреля того же года был совершен обряд обрезания. Все даты в этом «Свидетельстве» указаны по Юлианскому календарю или по старому стилю. После того, как в 1918 году Советская Россия перешла на Григорианский календарь, дата рождения папы сместилась на 13 дней вперед и выпала на 10 апреля.

Из Красноярска дедушка с бабушкой переехали в Томск. В каком году это произошло я не знаю, но школу и Музыкальный техникум папа окончил именно там.

На фотографии, сделанной в 1928 году, засняты выпускники школы № 6 Второй ступени. Папа стоит во втором ряду сверху крайним слева. Он единственный из всех выпускников пришел фотографироваться в пиджаке и галстуке. И этот строгий стиль в одежде он сохранил на всю свою жизнь.

В Томске у родителей папы был собственный двухэтажный кирпичный дом. В годы моей учебы в Новосибирском мединституте, я играл там на скрипке и саксофоне в самодеятельном оркестре. В 1958 году наш оркестр занял первое место на Фестивале среди оркестров высших учебных заведений города. В качестве приза во время февральских зимних каникул нас послали в гости к студентам города Томска. Жили мы там в студенческом общежитии и даже выступали на Томском телевидении.

Так вот папа перед моим отъездом в Томск дал мне адрес дома, в котором он жил со своими родителями до тех пор, пока их из него не выгнали во время борьбы с нэпманами. Я должен был этот дом разыскать и заснять с помощью фотоаппарата «Любитель», который у нас в то время был.

В феврале 1958 года в Томске стояли трескучие морозы. Помню, как я мотался по незнакомому городу в поисках нужного адреса. Наконец, я этот дом нашел. Однако сфотографировать его я не смог, потому что мой зеркальный «Любитель» с двумя объективами замерз. Я не мог повернуть кольцо объектива, чтобы навести кадр на резкость. Так и уехал не солоно хлебавши от бывшего дома своих дедушки и бабушки. Его вид абсолютно выветрился из моей памяти, я его совершенно не помню, наверное потому, что и сам здорово намерзся.

А теперь я опускаю военные годы, когда папы не было дома, потому что он сначала воевал на фронте, а потом играл в войсковом ансамбле. Об этих годах его и нашей жизни я уже писал и не хочу повторяться.

Просто хочу лишь несколькими штрихами нарисовать картинку нашей послевоенной жизни. После возвращения домой в октябре 1945 года папа практически всю оставшуюся жизнь работал на двух, а иногда и трех работах. Например, с утра он преподавал в педучилище, вчером играл в эстрадном оркестре при кинотеатре им. Маяковского, а в перерывах между сеансами, музыканты переходили на другую сторону Красного проспекта и играли в ресторане, который назывался «Централь», а потом «Сибирь». И все равно денег не хватало, и жизнь наша была достаточно суровой и скудной.

Помимо обычных трудовых будней в те времена требовалась работать еще и на общественных началах, то есть бесплатно. К примеру, во время так называемых избирательных кампаний надо было выступать перед трудящимися на избирательных участках. Вот один такой концерт и запечатлен на снимке.

Жить стало как-то полегче, когда мы в 1960 году переехали из Новосибирска с его суровым климатом в столицу Киргизии город Фрунзе. Там можно было обходиться без теплой зимней одежды, а продукты и особенно фрукты стоили гораздо дешевле, чем в Новосибирске. Но и там папа почти до самого выхода на пенсию работал в двух местах.

Вот вырезка из газеты «Советская Киргизия», где заснят папа, ведуший урок по классу скрипки при Дворце культуры им. Ленина, а при Дворце культуры фрунзенского Сельмашзавода, он организовал любительский симфонический оркестр, в котором и я играл на скрипке. И об этом тоже писали в местной и даже центральной прессе.

В последние годы мы все жили в Ташкенте. Папа уже был старенький, часто болел.

На последнем снимке, котрый я здесь привожу, я сфотографировал его около нашего дома на Чиланзаре утром 1-го января 1988 года после встречи Нового года. Папа как обычно одет в строгий костюм с галстуком. На пиджаке – боевые награды. Он смотрит вдаль через свои темные очки. У него была катаракта на обоих глазах. В те времена хрусталики не заменяли на искусственные, а просто удаляли, а зрение корректировали с помощью толстых, тяжелых линз. Без этих очков папа почти ничего не видел.
Как было бы здорово, если бы сейчас он был с нами! Наверное он бы порадовался за нас.

На курорте «Озеро Карачи»

Я хорошо помню дядю Яшу, маминого брата, который был трубачем и в свое время познакомил свою сестру Любу с моим будущим папой. Так что я обязан ему своим появлением на свет.

В те времена, о которых я могу вспомнить, Дядя Яша работал в оркестре при кинотеатре «Металлист», расположенном на левом берегу Оби в Кировским районе Новосибирска. Вплоть до 30-х годов прошлого века этот населенный пункт был селом Кривощеково.

А мы жил на правобережной стороне, почти в центре города. Дядя Яша иногда приезжал к нам в гости со своей женой Машей, историю знакомства с которой недавно сообщила мне Тома – их дочь и моя двоюродная сестра. Они познакомились в парке им. Кирова, куда Маша пришла с подругой потанцевать под живую музыку. Дядя Яша знал Машину подругу и попросил ее познакомить его с симпатичной, улыбчивой девушкой, которая ему очень понравилась. Знакомство закончилось браком, в котором они прожили 34 года. Маша работала лаборанткой на заводе «Сибтекстильмаш».

Оркестр кинотеатра «Металлист» много лет подряд в летнее отпускное время выезжал подработать на курорт «Озеро Карачи», расположенный в Чановском районе Новосибирской области. Там музыканты могли и отдохнуть, и заработать, давая дневные концерты, а по вечерам играя на танцах.

Летом 1952 года дядя Яша пригласил маму с детьми, то есть со мной и моей сестрой Лилей отдохнуть на озеро Карачи. Мама согласилась, папа не возражал, хотя сам поехать не мог, так как был занят на работе в городе. После недолгих сборов мы отправились поездом на курорт. Руководил тогда оркестром скрипач Израиль Меймис – черноволосый, смуглый бессарабский еврей с тонким крючковатым носом. Играть на скрипке он не умел, но руководить у него получалось. До этого руководителем был назначен дядя Яша. Он покомандовал неделю, а потом сам отказался. Музыкант он был хороший, но на должность руководителя не подходил. Был слишком добр и мягок для этого.

Солисткой оркестра была Ксения Рожевская – крупная, статная женщина. Она приехала туда с дочкой. Помню еще саксофониста Юрия Потапова, хромого аккордеониста Лёвкина, а также игравшего не помню на чем Горохова с сыном Ратмиром. Ратмир Горохов – это, конечно, звучало.

Понятие курорт в те годы было достаточно относительным. Музыкантов поселили в двухэтажном деревянном бараке, где нам троим выделили одну комнату. Где мы питались, я не помню. Но в памяти хорошо сохранилось, как вечерами после окончания работы музыканты собирались у кого-нибудь в комнате и играли в карты. Мы с сестрой вертелись там недолго, так как нас отправляли спать.

Однажды, как нам рассказала мама, к нам в комнату, когда мы с Лилей уже спали, заглянул Изя Меймис. Мама-то была очень симпатичной женщиной. Но Изя пробыл у нас недолго. Во сне мы с сестрой после курортной еды громко пукали. Изя послушал-послушал и сказав, что у мамы растут очень музыкальные дети, удалился.

Дядя Яша любил рыбалку и охоту. В один из дней он собрался с Гороховым на вечернюю зорьку пострелять уток, причем о предстоящем событии все музыканты были оповещены заранее. На двоих охотники имели одну старую, дырявую брезентовую плащ-палатку военного образца, которая называлась не иначе, как «жар-накидка». Все было бы хорошо, но бедой Горохова было то, что он сильно пил. К счастью для уток, перед охотой дядин напарник крепко заложил за воротник, и к огорчению дяди Яши не дойдя до заветного утиного болота, свалился в какую-то яму и там заснул. Так что уток мы не видали.

На Карачах я узнал новое для себя слово «рапа». Так называли целебную озерную воду, которая была настолько соленой, что в ней нельзя было утонуть. Берега озера были очень топкими, поэтому к месту купания нужно было добираться по деревянным мосткам, которые заканчивались довольно далеко от уреза воды. И все равно там было неглубоко. Дно озера было покрыто ровным слоем грязи, в которую мои ноги погружались почти до колен. Грязь была похожа на густую, вязкую, сильно вонявшую тухлыми яйцами сметану, но только черного цвета. Этот довольно-таки неприятный запах чувствовался уже на подходе к озеру. Вся толща воды кишела крошечными полупрозрачными рачками с точками красноватых глазков. Отжившие свое рачки опускались на дно, где под действием бактерий образовывали лечебный ил, выделявший сероводород. Вот ради этой грязи и рапы и приезжали страдавшие заболеваниями суставов люди на озеро Карачи.

Купаясь в этом озере, я научился плавать вразмашку. Помню однажды бултыхаясь в воде, я оказался рядом с аккордеонистом Лёвкиным, который все время пытался от меня отдалиться. Но мне хотелось плавать в компании со знакомым человеком, и я все время вертелся около него. И тут он мне поведал, что оказывается во время купания необыкновенно полезно «посрать в воду озера, хотя и сделать это очень трудно». Я понял значение его слов только тогда, когда у меня перед носом всплыла свежая какашка. Особой вони я не почуял, потому что вокруг итак воняло. Но выходило, что Лёвкину, несмотря на трудности, все же удалось совершить это действо. Помогло ли это его геморрою я не знаю, но неплохо характеризует существовашие тогда представления о культуре и гигиене.

Прожили мы на Карачах совсем недолго. Через неделю туда приехал папа и забрал нас домой. Он не мог долго жить без мамы.

На берегах Сливового Пляжа

Plum Beach или Сливовый Пляж тянется вдоль северного побережья залива Рокавэй в Бруклине. В этом месте почти на всем его протяжении параллельно проложен Бэлт Парквэй, подходя иногда довольно близко к воде.
Пляж получил свое название благодаря дикой сливе, невысокие кусты которой во множестве встречаются вдоль песчаных берегов залива. Весной они бурно цветут, а осенью обильно плодоносят вполне съедобными темнофиолетовыми плодами с сизым налетом.

Береговая линия в этом районе достаточно изменчива, потому что часто подвергается довольно сильной эрозии в период весенних и осенних штормов. Последний такой сильный шторм, случившийся насколько я помню примерно в середине ноября 2009 года, сильно размыл берег, из-за чего обрушилась часть асфальтированной пешеходной дорожки, проложенной вдоль него.

Вскоре после этого там начались ремонтные работы, так как обвал произошел в опасной близости к полотну хайвея. Участок пляжа огородили, а вдоль осыпавшегося берега ровными рядами уложили сотни черного цвета мешков, сотканных из грубых пластиковых волокон. Каждый такой мешок был туго набит песком. Осталось только прикрыть их толстой пластиковой тканью и присыпать землей, а на укрепленном таким образом берегу вновь проложить асфальтированную дорожку. Однако почему-то с этим замешкались.

В середине марта следующего года грянул очередной шторм и аккуратную стенку, сложенную из пудовых мешков с песком, разметало в разные стороны. От красиво выглядевшей стенки остались рожки да ножки. Вся проделанная работа пошла прахом.

Строители очухались после понесенного урона лишь к концу лета, когда мешки снова уложили на свои места, стенку подровняли, но дальше дело опять не пошло. Я видел несколько раз людей, занятых этой работой. У меня сложилось впечатление, что укладывать тяжелые мешки с песком вдоль обрушившегося берега направляют тех, кому в качестве наказания за мелкие прегрешения были назначены судом общественные отработки. Понятно с каким энтузиазмом «трудились» провинившиеся. Последний раз я видел этих «трудяг» в конце прошлого лета. Пять белых мужиков еле шевелились под присмотром здоровенного, флегматичного афроамериканца в цивильной одежде.

И без того достаточно замусоренный пляж с недостроенной стенкой стал выглядеть как заброшенная стройплощадка.

К сожалению, несмотря на казалось бы хороший песчаный берег, купаться на Plum Beach очень небезопасно. Каждый раз во время отлива там обнажаются валяющиеся на мелководье старые проржавевшие железяки, колотые стеклянные бутылки и прочий хлам. А ближе к линии отступившей воды, метрах в пятидесяти от берега, проявляются слегка выступающие над бутылочного цвета водной гладью, неизвестно как туда попавшие, автомобильные покрышки.

Этой весной я отправился пройтись вдоль Сливового Пляжа в двадцатых числах марта. Когда я дошел до открытого океанского берега, был такой отлив, какого я раньше никогда не видел. Столь необыкновенно дальнее отступление воды объяснялось тем, что 19 марта пришел срок для очередного лунного перигея, или «суперлуния», когда Луна подошла к Земле на самое близкое расстояние - 356,5 тысяч километров. По этой причине в эти дни и были очень сильные приливы и отливы. Так вот в тот раз мне впервые посуху удалось дойти до тех самых покрышек, которые я мог разглядывать только издали, не будучи увереным в том, что же я вижу. Оказалось, что мои подозрения верны. Зачем и когда в прибрежные воды было выброшено около сотни старых, разных размеров покрышек, я не знаю. Но сделано это было довольно давно, судя по тому до какой степени они успели обрасти ракушками. Шины лежат почти ровной линией. Может когда-то здесь был старый причал, хотя это очень сомнительно на таком мелководье.

Из-за загрязненности и замусоренности пляжа купальщиков там практически не бывает, но он очень привлекателен для людей, занимающихся кайтбордингом – плаванием на специальных досках, которые скользят по воде влекомые силой ветра, благодаря приспособлению вроде воздушного змея, а точнее некоторого подобия параплана, прикрепленного к поясу спортсмена. В летние дни небо над пляжем часто бывает разукрашено цветистыми кайтами.

Вобщем, если Plum Beach очистить, что по-моему и не очень-то сложно, в городе могла бы появиться дополнительная зона отдыха.

Посидим рядком, поговорим ладком

В городской черте Нью-Йорка обитает много разных птиц. Если сильно повезет, то можно увидеть даже колибри.
Однако, не требуется никакого везения, чтобы «пообщаться» на улице с голубями, которые частенько буквально путаются под ногами. Можно также, рискуя попасть под «обстрел», пройтись под ними на облюбованной ими улице или каком-нибудь переходе. Они частенько устраивают большие посиделки на фонарных столбах, особенно на тех, к которым прикреплены кронштейны для светофоров. На таких хватает места для большой стаи почти из сотни особей.

Оказавшиеся в таком месте прохожие, невольно втягивают голову в плечи, что, конечно, никак не предохраняет от получения плохо смываемого пятна на одежде.

Но не это главная беда. Аммиак и мочевая кислота, содержащиеся в голубином помете, способствуют распространению коррозии стальных и других металлических конструкций. За год одна птица выделяет примерно одиннадцать с половиной килограмм экскрементов, которые загрязняют улицы, наземные станции сабвея, памятники, скульптурные и терракотовые украшения зданий, способствуя их разрушению. На их очистку и ремонт город вынужден тратить немалые деньги.

Кроме того, голуби являются переносчиками таких достаточно тяжелых грибковых болезней, как гистоплазмоз и криптококкоз. Возбудители этих заболеваний находятся в птичьем помете. Человек заражается воздушно-пылевым путем, при вдыхании мельчайших частичек высохших экскрементов.

По этим причинам некоторые сторонники борьбы за чистоту окружающей городской среды называют голубей «крысами с крыльями» и призывают к принятию мер по резкому снижению популяции этих птиц на улицах Нью-Йорка.

У таких призывов есть немало противников, особенно со стороны членов общества по защите животных. Однако, на мой взгляд, все должно иметь разумные пределы. Я хорошо помню то время, когда живя в замечательно зеленой и уютной столице Киргизии городе Фрунзе, боялся ходить по некоторым улицам в вечернее время, когда большие стаи ворон обустраивались на деревьях на ночлег. Вероятность быть обгаженным с ветки над головой приближалась к ста процентам, не говоря уже о том, что на тротуаре некуда было ступить, чтобы не вляпаться.
Прекрасно, конечно, что у нас в городе живет много разных птиц, но все хорошо, что в меру. Тучи голубей, поднимающихся в воздух из-под ног, мало у кого вызывают желание умильно сюсюкать.

Предлагалось много различных мер для контроля за популяцией голубей: от отстрела и отравления, что мало приемлемо в условиях мегаполиса, до распугивания и разведения их естественных врагов - хищных птиц. В некоторых городах пытались подавить их репродуктивную функцию с помощью специальных препаратов, добавляемых в пищу. Однако, вероятно, самым эффективным, дешевым и доступным является запрет на кормление птиц, что может снизить их плодовитость и соответственно численность. Именно по этой причине сейчас мы нередко можем в парках и скверах видеть таблички вроде той, которую пару дней назад сфотографировал я. Нам сообщают, что кормить голубей – это разводить крыс, и призывают бросать пищевые отходы в урны закрывающиеся крышкой, чтобы туда не могли забраться непрошенные гости.

Не менее многочисленными в Нью-Йорке являются и чайки, но они, по-моему, не столь надоедливы, так как в основном обитают на океанском побережье. Однако и они любят в силу своей крикливости «посидеть рядком и поговорить ладком» на перилах, установленных вдоль городских набережных.

Наиболее часто в наших палестинах встречается серебристая чайка. Американцы ее зовут Herring Gull, то есть попросту говоря селедочница, по ее излюбленной пище. Хотя эти хищницы, конечно же не брезгуют и другими рыбами, да и от хлебной корочки не откажутся.

Забавную сценку, которую можно было бы назвать «Птица и пицца», я заснял однажды на одной из улиц Бруклина. Кто-то уронил на дорогу несколько кусков пиццы. Первыми ее обнаружили чайки, но и голуби, конечно, вскоре оказались тут как тут. Клевать большие треугольные слайсы птицам было неудобно. Куски подпрыгивали, становясь на ребро. Однако прижать добычу лапой у чаек ума не хватало.

При обычном полете селедочницы плавно и лениво взмахивают крыльями, но во время драк и особенно при отбирании добычи у других птиц они могут проявить чудеса высшего пилотажа. На суше эти чайки чувствуют себя почти как дома, передвигаются легко, иногда даже бегают. Так что скоро все голуби от пиццы были отогнаны.
«Вклад» чаек в загрязнение улиц нашего города далеко не столь велик, как голубиный, потому что они в значительно большей степени связаны с дикой природой, чем с человеком, как это мы видим у голубей. Короче, кормить ни тех, ни других действительно не надо. И хотя мы можем вспомнть здесь слова Шурика – «жалко птичку» из «Кавказской пленницы», но иногда себя еще жальче.

Кот в сапогах на Эммонс авеню

Жителям бруклинского района Шипсхэд Бэй, и не только его, прекрасно известна Emmons avenue, вдоль северной стороны которой расположились многочисленные рестораны, кафе, бары и другие заведения подобного рода, где можно неплохо провести время и хорошо подкрепиться.

Когда-то именно здесь находился считавшийся самым большим в Америке Lundy Brothers Restaurant или просто Lundy’s.

Семейство Ландисов обосновалось в Шипсхэд Бэе в самом начале 80-х годов позапрошлого века. Главным их занятием была добыча морских моллюсков и крабов для продажи в местные отели. В 1907-м году один из братьев Ланди – Фредерик открыл здесь скромный Clam Bar. Через 27 лет он смог построить на Эммонс авеню огромное здание для своего нового ресторана.

В период расцвета, пришедшегося на первые послевоенные годы, в залах Lundy’s могли одновременно разместиться более двух с половиной тысяч посетителей. Со всего города сюда съезжались гурманы, чтобы насладиться праздничной атмосферой, красивыми интерьерами, прекрасной кухней и отведать фирменных блюд, среди которых особенно славились красный манхэттенский клэм-чаудер, суп из омаров и черничный пирог.

Ресторан просуществовал с момента открытия в 1934 году почти 45 лет, а потом несколько раз закрывался, переходил из рук в руки и окончательно вышел из бизнеса в 2007 году. Построенное в Spanish Mission-style, то есть в стиле, созданном по образцам старинных испанских католических миссий в Калифорнии, здание ресторана в 1992 году было официально признано исторической достопримечательностью нашего города. Сейчас в нем находятся различные офисы, а также большoй Cherry Hill Gourmet Market. Однако старые надписи Lundy Bros. сохранились на этом своеобразном архитектурном памятнике до сих пор, точно так же, как и четыре буквы над ними: F.W.I.L., означающие полное имя основателя и владельца легендарного ресторана – Фредерика Вильяма Ирвинга Ланди.

Сейчас таких гигантов «общепита» на Emmons Avenue нет, а тех, что поскромнее, хоть отбавляй. И все они борются за место под солнцем, стремясь выжить. Например, ресторан «U Sweika» соблазняет прохожих бесплатной кружкой пива в случае заказа любого горячего блюда. Однако, само название этого заведения написано в весьма странной транскрипции. То, что речь идет о бравом солдате Швейке, сомнений не вызывает, так как эпизоды из жизни этого героя знаменитого рамана Ярослава Гашека представлены в виде отдельных картинок над входом. Будучи весьма чувствительным к вопросам правописания, я специально поискал спеллинг этого имени по-английски – Schweik или Schwejk (попалоcь и Shweik), по-немецки (так как он служил в австро-венгерской армии) – Schweik или Schweyk, а также по-венгерски и по-чешски – Švejk. Ни одного совпадения!

Ляпы такого рода всегда вызывают у меня сомнения в компетентности допустивших их людей и в других вопросах, относящихся к их бизнесу. Неужели нельзя было заглянуть на Интернет, чтобы исключить ошибку в написании единственного слова в названии своего собственного торгового предприятия? Так что желания получить бесплатную кружку пива за блюдо при изготовлении которого тоже что-то могли напутать, у меня не возникло. Хотя может других людей совершенно не интересует под какой вывеской вкушать горячее с бесплатным пивом.

А в соседнее кафе «The New Cats» прохожих завлекает симпатичная, в красной треуголке с перьями и красивом кружевном коротком платьице кошечка. Правда, с ее нарядом не очень гармонируют кроссовки сорок пятого размера украшенные толстыми оранжевыми шнурками. Да и «мяукает» кошечка по-русски и английски сиплым, явно прокуренным голосом. Лучше уж был бы Кот в сапогах.

Вобщем хотя шика времен Lundy Brothers Restaurant на нынешней Emmons Avenue как-то не чувствуется, всё равно этот уголок бруклинского Шипсхэд Бэя и сегодня живет постоянно меняющейся, достаточно бурной и активной жизнью, в которой видное место занимают русскоязычные американцы.