Мой дядя в Харбине

Это может показаться странным, но папин брат Моня, которого я никогда не видел, потому что он погиб в 1937 году еще до моего рождения, занимает большое место в моих детских и особенно юношеских воспоминаниях. Вероятнее всего это произошло по той причине, что его судьба была незаживающей раной в истории нашей семьи. У нас дома сохранилось всего несколько его фотографий, причем все они были сделаны в начале 30-х годов прошлого столетия в китайском городе Харбин, когда дядя учился там в политехническом институте. Все они неважного качества, но некоторые из них я часто и подолгу рассматривал.

Сами отпечатки мы сделали с папой дома, когда он демобилизовался из советской армии после окончания Отечественной войны с чудом сохранившихся, местами пожелтевших от времени, пленочных негативов размером 6 на 9 сантиметров.

Когда я смотрел на эти старые фотографии, где был запечатлен дядя Моня со своими друзьями, мне казалось, что я перемещаюсь в другой мир, который мне никогда не суждено увидеть. Я завидовал этим людям, хотя и знал горькую судьбу своего дяди. Я всматривался в лица, но еще больше в детали второго плана, желая разглядеть за ними приметы заграницы.

Вот дядя с симпатичной девушкой сидит на скамейке. Рядом стоит неизвестный мне молодой человек в соломенной шляпе с низкой тульей и прямыми узкими полями. Дядино же канотье девушка держит на коленях, а у него в правой руке - ее веер. Ясно, что они обменялись этими вещицами перед тем, как сфотографироваться, видимо желая подчеркнуть существующую между ними близость.

На заднем плане этого снимка кто-то случайно попавший в кадр стоит в белой рубашке или блузе около деревца, а еще дальше виден деревянный забор с четырьмя рядами горизонтальных перекладин. Вид у этого простейшего сооружения явно иностранный, потому что у нас в Новосибирске, где мы тогда жили, таких заборов не делали. Наши загородки обычно были с двумя перекладинами в верхней и нижней их частях. Больше ничего «иностранного» на этом фото, как впрочем и на другом, сделанном на какой-то спортивной площадке, я углядеть не мог.

Но вот на третьей, где дядя был снят в большой компании молодых людей, видимо, где-то на загородной даче, в объектив случайно попал край стола, на котором стояла странного вида большая виктрола. Этим словом у нас дома бабушка называла любой патефон.

И я всматривался в эту виктролу, в деревянные шезлонги, стул и скамью, на которых сидели девушки и их кавалеры, пытаясь представить, какую музыку они слушали и что могли видеть за пределами того, что запечатлел фотоаппарат. Моя фантазия получала сильнейший толчок, и я видел дома необычной архитектуры, людей, одетых по западной моде и магазины, где продавали устриц и необыкновенные овощи и фрукты.