Наш Дом
В Новосибирске мы жили в доме, который стоял на углу улиц Рабочая и Революции. Фасадом он выходил на улицу Революции, а торцом на Рабочую, которую потом переименовали в улицу Чаплыгина. По Рабочей номер нашего дома был 13, а по улице Революции … тоже номер 13. Так что я родился и провел свое детство и юношеские годы под сенью двух чертовых дюжин.
Дом наш был двухэтажный. Первый был выложен из красного кирпича и украшен фигурным бордюрчиком поверху и кирпичными рамочками с дугою над большими окнами. Второй этаж был деревянный, обшитый серыми досками, а вокруг окон были деревянные же резные наличники. Вход в дом был со двора, через пристроенные высокие, двухэтажные, деревянные сени. Крыт был дом листовым железом, покрашенным суриком. На крыше располагался вход в большой чердак, а слуховые окошки были украшены резными деревянными розетками. Кирпичные стены дома были невероятной толщины, что я хорошо знал, лазая в подполье в нашей квартире.
Двор ограничивали несколько деревянных домов. Напротив входа в наш дом находился одноэтажный деревянный особняк, обшитый досками, покрытыми облупившейся краской кирпичного цвета. В особняке размещались детские ясли.
Слева от нашего дома располагался вдоль улицы Революции другой одноэтажный особняк. Он тоже был деревянный, общитый досками, но уже выкрашенными в зеленый цвет. В подвале этого дома располагалась детская молочная кухня, и оттуда почти всегда пахло подгорелым молоком. В самом доме находилась женская консультация, в окна которой я неоднократно пытался подглядывать, но ничего интересного мне ни разу увидеть не удалось.
В глубине двора находился двухэтажный деревянный флигель, к которому примыкала небольшая рубленая изба. Вероятно, в этом флигеле когда-то жила прислуга богатого купца, которому принадлежал наш дом.
И, наконец, в самом дальнем углу двора находилась конюшня. Это название сохранилось за этим довольно просторным сооружением с дореволюционных времен. При нас в нем размещался склад железо-скобяных изделий, куда мы нередко наведывались в гости к дяде Васе, который заведовал этим складом. Как теперь я понимаю, дядя Вася был мужичком средних лет, склонным к полноте. Его доброе отношение к нам объяснялось тем, что он иногда щупал там маленьких девчонок.
Под большим навесом около конюшни находилась крошечная каморка, в которой жили сторожа этого склада. Они изредка менялись, но со всеми мы дружили. Сначала сторожихой была одинокая молодая женщина Валя, которая жила там со своей маленькой дочкой. Однажды Валя нашла где-то на улице маленького щенка и взяла его себе. Щенку дали имя Пупсик. Очень скоро он стал любимцем всех детей из нашего двора. Мы часто с ним играли. Все старались принести Пупсику что-нибудь поесть. Он был рыжий, ласковый, умный и веселый. Пупсик рос, постепенно превратился в среднего размера дворняжку и к весне растолстел, как мы полагали, на наших харчах. Но вот однажды мы не нашли Пупсика во дворе как обычно, а обнаружили его в конуре в окружении пяти маленьких щенят. Так наш Пупсик превратился в Пупсю. Пупся прожила много лет в нашем дворе. Однажды мы скидывались всем двором, чтобы выкупить ее у собачников. А потом Пупся попала под машину и умерла.
После Вали в сторожке жила Таля со своим больным от рождения, скрюченным мужем Васей-голубятником. Его любимым занятием было рассказывать нам, тринадцати-четырнадцатилетним мальчишкам о своих многочисленных победах над женщинами. Мы почти не сомневались в их правдивости и распускали слюни.
Посреди нашего двора стоял высокий, засохший тополь, громоздились деревянные сараюшки, в которых жильцы хранили уголь и дрова на зиму, а также кадушки с соленьями, в основном с квашеной капустой.
Со стороны улицы Рабочей (потом им. Чаплыгина) во двор вели старые деревянные ворота и калитка. И над воротами, и над калиткой были перекинуты крытые железом изящно изогнутые перегородки, чем-то напоминавшие по форме перекрытия в старинных русских теремах. Мне помнятся толстенные столбы, к одному из которых крепилась покосившася калитка с железной лапкой-защелкой. Створки ворот сняли, когда во дворе разместился склад, чтобы грузовикам легче было въезжать.
Рядом с воротами внутри двора привольно раскинулась помойка, куда просто на землю из ведер выливали все домашние отходы. Летом она была местом выплода невероятного количества мух и источником смрада, а зимой превращалась в небольшой каток, покрытый серым льдом замерших помоев, сквозь который проступали картофельные очистки, старые тряпки, бумажные обрывки и прочий хлам.
На весь дом была одна уборная, хотя в доме жило 14 семей. Зато она размещалась в доме, а не улице, и зимой в трескучие сибирские морозы там было не так холодно, как снаружи. Воду брали из единственного крана, находившегося в коридоре первого этажа.
Квартиру в этом доме папа получил от театра «Красный факел», в оркестре которого он работал с 1935 года. Сначала ему дали одну комнату, а через некоторое время вторую, совершенно изолированную от первой и расположенную на другой стороне общего коридора, куда выходили двери квартир всех остальных жильцов.
Наша большая или главная комната была разделена деревянной перегородкой от пола до потолка на две неравные части: меньшая служила кухней, а большая, в которую мы попадали через проем в перегородке, служила залом. В этой комнате было три окна, выходившие во двор, и три двери. Пользовались мы той, через которую из общего коридора можно было попасть в кухню. Две другие двери были заколочены. В одной за старым красным ковром с кругом в центре висел велосипед, который папа продал, вернувшись с фронта, а другая была прикрыта шифоньером. Полы в доме были деревянные с прогнившими кое-где досками. Одна такая доска была прямо под окном. В образовавшуюся дырку я любил заталкивать руку и шарить под полом в надежде найти что-нибудь интересное. Однако, находок было мало: трехкопеечная монета и шахматная деревянная ладья.
Мы с сестрой спали в отдельной комнате. Вдоль одной ее стены стояли две наши кровати, у противоположной – старый шкаф со съемной короной наверху и большой, окованный железом, деревянный ящик. Единственное окно нашей комнаты выходило на улицу. Под окном стоял старинный письменный стол на толстых фигурных ножках, покрытый прорвавшимся во многих местах и заляпанным чернилами зеленым сукном.
На ночь окно закрывалось железными ставнями. Однако они неплотно прилегали друг к другу и между ними оставалась узкая щель. Из-за этого наша комната после того, как мы выключали свет, превращалась в камеру обскуру – по противоположной от окна стене и части потолка проплывали перевернутые вверх ногами изображения прохожих.
Улегшись спать, мы сначала недолго смотрели ежедневный, бесплатный театр теней, а потом принимались за игры, которые придумали сами. Самая любимая заключалась в том, что Лиля называла фамилии учеников своего класса, начиная, например, с первой парты правого ряда, и я поступал также. Чья фамилия начиналась с буквы, стоявшей ближе к началу алфавита, тот и выигрывал. Или наоборот. В обоих случаях обычно выигрывал я, так как Лиля называла фамилию своей соученицы первой, а я выбирал из двух учеников на соответствующей парте.
Всю жизнь, сколько помню себя в Новосибирске, я спал на старой железной кровати с провисшей панцирной сеткой. На ней лежал тонкий матрац, состоявший как бы из валиков, набитых верблюжьим волосом. Сплошной чехол из плотной материи в розово-желтую полосочку, прошитый поперек через небольшие равные промежутки. И эта кровать, и этот матрац остались от дяди Мони. Еще помню, я донашивал его пикейные рубашки. В комоде лежали крахмальные, сменные белые воротнички, которые крепились к рубашкам специальными запонками.
В центральном ящике старого письменного стола, покрытого рваным зеленым сукном, заляпанным чернильными кляксами, хранились две ярко красные пластмассовые дяди Монины перьевые авторучки. Мне они казались очень красивыми, но я не знал, как ими пользоваться.
Была там еще потрепанная, со сломанным замком женская сумочка, в которой свалом лежали почтовые марки из Манчжурии. На одних была изображена джонка, на других – пагода. На марках с джонкой были сделаны надпечатки китайскими иероглифами. Там же было немного и советских марок, в том числе и марки, посвященные Всемирной Одимпиаде 1936 года в Берлине. А также много изображений марок, вырезанных из какого-то каталога. Не знаю, зачем это дядя Моня сделал. Однако, факт, что именно эти марки потом послужили толчком к моему увлечению филателией и основой моей коллекции. Вобщем получилось так, что хотя мой дядя погиб задолго до моего рождения, он часто незримо присутствовал в моей жизни и косвенным образом оказал на меня довольно большое влияние.
Совсем недалеко от нас, ближе к железной дороге, за двухэтажным деревянным флигелем, находилась Дезинфекционная станция, «дезушка», как мы ее называли. При ней была большая котельная с огромной, высокой, круглой кирпичной трубой. Она дымила практически каждый день, и когда ветер дул в нашу сторону, нам на головы сыпалась сажа. Но мы этого как-то не замечали, хорошо это видела только мама, которая очень огорчалась, когда вывешенное для просушки после стирки белье, оказывалось запачканным сажей.
А как раз наискосок от нашего дома, на противоположном углу улиц Рабочей и Революции, за высоким деревянным забором, выкрашенным в зеленый цвет, находилась резиденция М.В. Кулагина, 1-го секретаря Новосибирского обкома ВКП(б). Я помню, как ворота распахивались и оттуда выезжала шикарная «Эмка» - легковая черная машина, на которой возили Кулагина. В начале 50-х годов первый секретарь обкома пересел на «ЗиМ». Тогда на весь Новосибирск было всего две таких машины: на казенной ездил Кулагин, а на своей - старший летчик-испытатель завода им. Чкалова - Гербинский. И хотя «ЗиМ»’ы были в то время большой редкостью, мы могли видеть этот престижный автомобиль чуть не каждый день.
Январь 13, 2019 @ 13:38
Борис, это не вероятно, но я жил в доме на против вашего по адресу Революции 11а. Нашей семье предоставили этот дом в 1958г, на время сноса старого дома где мы жили раньше по ул. Советской. Ваши фотографии возвращают в страну детства, освежают и будоражат память. Половина из того о чем вы повествуете я тоже помню. И у нас дома тоже жила собака дворняжка, и которая тоже погибла под колесами автомобиля. От отца у меня сохранилась огромная бобина фотопленок тех лет, до которой не доходят руки отсканировать. Надеюсь что все-таки дойдут.
В настоящее время я живу в Северной Каролине. Огромное спасибо за воспоминания и фотографии и дай Бог вам здоровья.
Январь 15, 2019 @ 14:45
Александр! Чрезвычайно приятно было получить от вас комментарий к своей статье. Я очень надеюсь, что вы найдете время и возможность отпечатать фотографии, сделанные вашим отцом. Я думаю, они окажутся невероятно интересными.
Я хотел бы поддерживать с вами связь. А увидеть сканы фотографий, сделанных на моей родной улице Революции, было бы для меня большим праздником. С наилучшими пожеланиями и надеждой на праздник, Борис.
Февраль 3, 2019 @ 11:15
Я тоже помню эти места, жил по адресу Чаплыгина, 19. В этом доме, в КВ. 8 жила моя бабушка Шалагина Мария Лазаревна. Она взяла меня на воспитание в годовалом возрасте после смерти моей матери. Жил там в период с 1967 по 1977, пока не снесли этот дом. Дом очень похож на тот, который на вашем фото, только кирпичный этаж был полуподвальный, а над ним два этажа деревянная постройка. Обкомовскую дачу тоже хорошо помню, там ещё был яблоневый сад, по осени с пацанами лазили туда яблочки тырить. С нашего дома помню ещё несколько фамилий, - Чепурновы, Киселевы, потом ещё толи Колбины, толи Калмыковы. На первом этаже жила какая то Мария Ивановна, фамилию не помню. Фотографий, к сожалению, никаких не сохранилось.
Оставить комментарий