Старожилы Викторианского Флатбуша

В Бруклине по сей день сохранилось несколько относительно небольших районов, застроенных домами, возведенными в конце 19-го начале 20-го веков в викторианском стиле.

Один из таких районов называется Beverly Square West. Он имеет форму не совсем правильного прямоугольника, ограниченного с юга и севера соответственно Cortelyou и Beverly Roads, а с востока и запада Coney Island Avenue и 17th Street и расположен в той части Бруклина, которая известна как Викторианский Флатбуш.

Беверли Сквер возник в результате предпринимательской деятельности архитектора Томаса Акерсона, который в 1898 году купил на краю Бруклина большой участок земли, по сути сельскую ферму, которая принадлежала представительнице старинного голландского рода Катерине Лотт.

Акерсон решил создать там, как бы мы сейчас сказали, новый микрорайон, застроенный большими, отдельно стоящими, просторными домами с каминами и приусадебными лужайками. При этом он стремился к тому, чтобы каждый из возводимых двухэтажных особняков не был похож на другой. Архитектор добился своей цели. К нашему времени в Беверли Сквер Вест сохранилось более сотни частных домов, уютно устроившихся в тени столетних деревьев. Они находятся в разной степени ухоженности и сохранности, но в любом случае имеют характерные индивидуальные черты, что превращает улицы, вдоль которых они стоят, в своеобразный архитектурный музей.

В один из жарких июльских дней я отправился с утра пораньше в Викторианский Флатбуш. Я бывал там неоднократно, но в этот раз я поехал туда с конкретной целью: посмотреть на дом, который в 1903 году на Мальборо Роад построил для себя основатель этого замечательного комъюнити Томас Акертон и на так называемый Guggenheim honeymoon cottage, возведенный двумя годами ранее на Рагби Роад.
Обе эти улицы очень тенисты, уютны и замечательно красивы. Бродя по ним легко вообразить, что ты перенесся на волшебной машине времени более чем на столетие назад.

В конце семидесятых годов прошлого века викторианские особняки получили ласкательное название «Painted Ladies», что, по-моему, совершенно оправдано. Вообще-то по-английски painted lady означает бабочка-репейница, но мне кажется, что в данном случае более правильным будет дословный перевод этого выражения - «Разукрашенные Леди». Объясняется это просто: в подавляющем большинстве случаев дома, построенные в викторианском стиле, снаружи красят в три и более цвета, чтобы подчеркнуть их наиболее интересные архитектурные детали и особенности. Этот замечательный обычай придает улице, на которой стоят «разукрашенные леди» праздничный, нарядный, неповторимый облик.
Я быстро нашел на Мальборо Роад дом № 304, в котором когда-то жил архитектор. Он построил для себя красивый особняк с прямоугольными декоративными колоннами, большими фасадными окнами на втором этаже и двумя симпатичными балкончиками по краям. Сегодня дом покрашен в три цвета: основной белый и пастельные оливковый и синий. Смотрится он очень мило, несмотря на некоторые признаки обветшания.

Потом я перешел на соседнюю Рагби Роад, где сначала оказался около дома № 312, в котором жил уроженец Бруклина композитор Артур Шварц перед тем, как переехать в Голливуд, где он написал несколько очень популярных песен. Один из его шлягеров 1931 года «Dancing in the Dark», был несколько раз записан на грампластинки в исполнении таких звезд, как Элла Фитцджеральд, Фрэнк Синатра и Фред Астор.

Недалеко под номером 305 находился и Guggenheim honeymoon cottage, построенный в 1901 году. Этот дом был подарен Гуггенгеймом его дочери в качестве свадебного подарка. Очень симпатичный двухэтажный коттедж с мансардой, колоннами и верандой сегодня покрашен в три цвета: основной серый, дополненный светло-бежевым и темно-серым.

Я принялся фотографировать этот щедрый свадебный подарок, переходя с одного места на другое, и тут заметил, что с веранды дома, расположенного точно напротив объекта моего интереса, какой-то мужчина энергично машет мне рукой, подзывая к себе.

Я перешел на другую сторону улицы и поднялся на веранду. Там в старом ржавом металлическом кресле на протертой подушке, выступающей по краям, сидел сухопарый старикан с широкими, черными, тронутыми сединой, густыми бровями и выдающимся, горбатым носом, который можно было бы охарактеризовать словом «шнобель».

- Вы знаете, что это за дом? – спросил он меня. - Этот дом подарил своей дочери на свадьбу Гуггенгейм! – сообщил он мне, не дожидась моего ответа. - Я живу здесь больше полусотни лет и знаю всех соседей на своем блоке.

- А кто сейчас живет в этом доме?- спросил я.
- Да вы садитесь, - предложил он мне, вроде бы пропустив мой вопрос мимо ушей. Однако стоило мне присесть, как он начал рассказ, что называется от печки, сообщив мне некоторые факты, которые потом при всем своем старании я не смог ни опровергнуть, ни подтвердить старательно пошарившись в Интернете. Так что все дальнейшее лежит на совести моего собеседника, хотя не верить ему у меня нет никаких оснований. Прожив полвека на одном месте можно действительно узнать кое-что о своих бывших и настоящих соседях.

Однако сначала мы представились друг другу. Моего неожиданного визави звали Томом. Он поведал мне, что молодожены проводили в этом доме только летние месяцы, остальное время они жили в собственном браунстоуне на Манхэттене. Так что этот коттедж служил им как бы загородной дачей. Озеленением приусадебного участка занимался специально приглашенный дизайнер, по предложению которого перед фасадом дома были высажены два каких-то редкостных клена - единственные на всем блоке деревья такого рода. Они создали как бы раму для фасадной части особняка.

С высокой веранды Тома дом напротив действительно смотрелся очень хорошо в обрамлении двух высоких стройных деревьев. Воспользовавшись случаем, я сделал еще пару снимков бывшего гуггенгеймовского коттеджа.

А Том между тем продолжил свой рассказ. В 1927 году дом сменил хозяев. Он был продан еврейскому портному, владельцу небольшой швейной фабрики. Через три года в коттедже поселилась пара из Германии. Сейчас в нем живет еврейская семья, глава которой является юристом и служит в криминальном суде. - Вообще на нашем блоке живет много евреев, в том числе десять адвокатов, - завершил он свой рассказ.

- А вы откуда родом, - спросил я Тома, который несмотря на свой выдающийся нос на еврея не походил. Оказалось, что семейство Монтуори прибыло в Америку из Италии, где проживало в Неаполе. Сам Том родился уже в Америке, был шестым ребенком в семье. Сейчас ему 91 год. Нужно признать, что для своего возраста Том выглядел прекрасно, он был бодр, четко излагал свои мысли и его голос не был старческим. Свой дом, построенный в 1905 году, он купил в 1956-м и жил здесь с женой и пятью детьми. Теперь его чада разъехались по разным городам Америки, а жена умерла 10 лет назад, и он остался в этом огромном особняке один.

- А вы откуда приехали? – спросил в свою очередь Том, - из Польши? Я сказал, что из России и до эмиграции работал врачом.

После этого я стал было прощаться, но Том не собирался меня отпускать. - Сейчас я принесу вам воды, - сообщил он мне, поднимаясь с кресла, - на улице очень жарко, надо побольше пить. Он открыл запертую на ключ дверь в дом и вынес мне высокий стеклянный стакан воды со льдом.

На нашем блоке и врачи живут, - продолжил он, уютно устроившись в своем просиженном кресле. Все они на пенсии, хотя могли бы еще работать, но их достают адвокаты. И он пустился в рассуждения о том, что человеческий организм устроен очень сложно, поэтому врач может иногда ошибиться при постановке диагноза или при выборе лечения, а адвокаты тут как тут. По этой причине врачи должны платить сумасшедшие деньги за страховки, что вынуждает их, пока их не засудили, уходить на пенсию. Да и услуги врачей стоят поэтому дорого. Вот, например, в том доме, и он ткнул рукой наискосок через улицу, совсем недавно родила молодая женщина. Она не захотела ехать в госпиталь, муж просто пригласил опытную акушерку домой. – Вобщем адвокаты – скверные люди, - заключил мистер Монтуори.

- А вы кем работали? – спросил я Тома, заподозрив, что он и сам был врачом. Но ошибся.
Я был литографом, – сказал Том, - переносил фотографические снимки на литографский камень, с которого потом делали черно-белые или цветные отпечатки для книг и плакатов.

Выслушав все это, я сказал Тому, что собирался написать небольшую статью в русскоязычную газету о некоторых особняках в районе Викторианского Флатбуша, но теперь я хотел бы упомянуть и о нем. Том не возражал и с удовольствием позировал мне, когда я фотографировал его в профиль и анфас. В тот момент мне казалось, что мистер Монтуори и сам является реликтом викторианской эпохи, таким же старожилом здешних мест, как и дома вокруг.

Как-то незаметно вода в моем стакане иссякла, и я понял, что пришла пора откланяться. Мы расстались друзьями.